Стерегущий

Главный зал вентилировали только по утрам до начала операций. Сейчасв нем было душно, накурено. Табачный дым, незаметная пыль от бумаг, книг, мешков с деньгами, воздух, сохранявший в себе дыхание сотен перебывавших здесь за день клиентов, превратились в движущийся туман, поднимавшийся вверх к стеклянному потолку зала. Свет восьми вычурно-нарядных люстр, в несколько десятков электрических лампочек каждая, едва пробивал наверху слоистую толщу тумана. Внизу становилось все темнее. На столах и пюпитрах служащих стали одна за другой зажигаться настольные лампы под зелеными абажурами.

Распахнув высокую дверь, легко двигавшуюся в обе стороны на массивных медных петлях, инспектор из управления филиалами сначала пропустил в зал немолодого мужчину, а потом быстро пошел впереди него.

— Прошу вас сюда, — сказал он клиенту, останавливаясь у первого застекленного бюро. — Максим Максимыч, — обратился он к сидевшему в бюро доверенному, — позвольте вас познакомить с только что прибывшим из Порт-Артура к министру финансов господином Галевичем. Завтра банк закрыт. Не найдете ли вы возможным помочь господину Галевичу получить тысячу рублей, хотя уже и поздно.

Галевич — высокого роста, сухой, подтянутый, с совершенно седой головой — и доверенный — маленький, лысенький, толстенький — обменялись церемонными поклонами.

— С удовольствием, — любезно улыбнулся доверенный. — У вас перевод, аккредитив?

— Аккредитив, — подал Галевич банковский документ на пятнадцать тысяч рублей.

«Ого», — подумал доверенный, и голос его сделался медовым.

— По торговым делам изволили прибыть?

— Господин Галевич, — торопливо заговорил инспектор, — один из крупнейших наших клиентов. Это южный участок Китайско-Восточной железной дороги, порт Дальний и даже город Дальний. Все вопросы кредитования и финансирования этих строительств обязательно сосредоточиваются у Владислава Францевича. Не так ли? — вопросительно посмотрел он на Галевича.

— Положим, не все, — возразил тот и, видимо желая прекратить разговор, суховато спросил: — Как вы полагаете, возможно ли точно узнать: примет меня послезавтра председатель правления или же свидание придется отложить?

— Князя, к сожалению, сейчас нет в банке, — ответил инспектор. — Впрочем, для пущей верности я сам поднимусь в правление и лично все выясню, пока вам оформят операцию.

Получив через некоторое время деньги и выяснив, что надежды на свидание в понедельник с председателем правления нет, Галевич вышел из банка. На улице его сразу же обступила толпа лихачей.

— Пожалуйте, на орловском прокачу!.. Ваше степенство, у меня призовой, наилучший в столице! Ко мне, ваша светлость. Удобнее саночек не найдете, и конь — огонь! — кричали наперебой извозчики. Галевич осмотрел критическим взглядом стоящий перед ним ряд саней. Внимание его привлекли высокие, узкие саночки с меховой полостью. Запряженная в них караковая[9] статная лошадь нетерпеливо прядала ушами, переминаясь с ноги на ногу.

— Это чья?

— Моя-с!

— В Европейскую гостиницу, — сказал Галевич, усаживаясь в сани. — Да побыстрее.

— Мигом домчу, ваша светлость!.. Побере-гись!

Караковая лошадь с места взяла крупной рысью. Легкий морозный ветерок приятно освежал лицо, меховая полость нежно согревала ноги. В воздухе мельтешил редкий колкий снежок…

Блестевший галунами широкоплечий, высокий швейцар со степенною быстротою распахнул перед Галевичем дверь гостиницы.

В занятом Верещагиным большом двухкомнатном номере уже сидели Макаров, Чернов, Менделеев и Попов. Люстра под потолком была потушена, лишь на письменном столе горела под белым абажуром настольная лампа. Мягкий свет мерцавших в камине углей придавал комнате семейный уют.

Когда Галевич торопливо вошел туда, неловко стукнувшись о косяк двери, навстречу раздался веселый голос хозяина.

— Милости просим, милости просим… Заждались мы вас, Владислав Францевич.

Галевич сконфуженно извинился за опоздание, поздоровался и селв кресло, стоявшее недалеко от камина. Утомленный событиями дня, он, точно в дремоте, прислушивался к оживленному голосу Верещагина.

— Вот мы и собрались, наконец, люди одного поколения, почти погодки…

— Не объявляйте моих годов, — усмехнулся Менделеев. — Могут дать отставку по старости.

— Слушаюсь, Дмитрий Иванович. Но бояться вам нечего. От науки вас не отставят, а сами вы ее не оставите. Хотя вот мне, например, давно уж хочется сказать себе, как художнику: «сатис суперкве»,[10] поставив крест на все творческие замыслы. Когда-то я очень хотел создать несколько серий картин об Индии. Мало кто в нашем народе знает, как «просвещенные мореплаватели» на протяжении столетий то рублем, то ружьем покоряли богатейшую мирную страну с высокой, своеобразной культурой. У меня об этом свыше сотни этюдов. Не удалось выполнить задуманного. Выдохся, очевидно.

Он сдвинул густые брови, провел по ним пальцами, словно пытаясь унять охватившую его скорбь, помолчал немного и усталым голосом продолжал: