Степной король Лир

- О смерти. Может ли смерть кого ни на есть на сем свете пощадить?

- Это ты еще что вздумал, отец мой? Кто из нас бессмертный? Уж на что ты великан уродился - а и тебе колец будет.

- Будет! ох, будет! - подхватил Харлов и потупился. - Случилось со мною сонное мечтание... - протянул он наконец.

- Что ты говоришь? - перебила его матушка.

- Сонное мечтание, - повторял он. - Я ведь сновидец!

- Ты?

- Я! А вы не знали? - Харлов вздохнул. - Ну, вот... Прилег я как-то, сударыня, неделю тому назад с лишком, под самые заговены к Петрову посту; прилег я после обеда отдохнуть маленько, ну и заснул! И вижу, будто в комнату ко мне вбег вороной жеребенок. И стал тот жеребенок играть и зубы скалить. Как жук вороной жеребенок.

Харлов умолк.

- Ну? - промолвила матушка. - И как обернется вдруг этот самый жеребенок, да как лягнет меня в левый локоть, в самый как есть поджилок! Я проснулся - ан рука не действует и нота левая тоже. Ну, думаю, паралич; однако поразмялся и снова вошел в действие; только мурашки долго по суставцам бегали и теперь еще бегают. Как разожму ладонь, так и забегают.

- Да ты, Мартын Петрович, как-нибудь руку перележал.

- Нет, сударыня; не то вы изволите говорить! Это мне предостережение... К смерти моей, значит.

- Ну вот еще! - начала было матушка.

- Предостережение! Готовься, мол, человече! И потому я, сударыня, вот что имею доложить вам, нимало не медля. Не желая, - закричал вдруг Харлов, чтоб та самая смерть меня, раба божия, врасплох застала, положил я так-то в уме своем: разделить мне теперь же, при жизни, имение мое между двумя моими дочерьми, Анной и Евлампией, как мне господь бог на душу пошлет. - Мартын Петрович остановился, охнул и прибавил: - Нимало не медля.

- Что ж? Это дело хорошее, - заметила матушка, - только, я думаю, ты напрасно спешишь.

- И так как я желаю в сем деле, - продолжал, еще более возвысив голос, Харлов, - должный порядок и законность соблюсти, то покорнейше прошу вашего сыночка, Дмитрия Семеновича, - вас я, сударыня, обеспокоивать не осмеливаюсь, - прошу оного сыночка, Дмитрия Семеновича, родственнику же моему Бычкову в прямой долг вменяю - при совершении формального акта и ввода во владение моих двух дочерей, Анны замужней и Евлампии девицы, присутствовать; который акт имеет быть в действие введен послезавтра, в двенадцатом часу дня, в собственном моем имении Еськове, Козюлькине тож, при участии предержащих властей и чинов, кои уже суть приглашены.

Мартын Петрович едва окончил эту явно им наизусть затверженную и частыми вздохами прерванную речь... У него словно воздуха а груди недоставало: его побледневшее лицо слова побагровело, и он несколько раз утер с него пот.

- И ты уже составил раздельный акт? - спросила матушка. - Когда это ты успел?

- Успел... ох! Не пимши, не емши...

- Сам писал?

- Володька... ох! помогал.

- И прошение подал?

- Подал, я палата утвердила, и уездному суду предписано, и временное отделение земского суда... ох!.. к прибытию назначено.

Матушка усмехнулась.

- Ты, я вижу, Мартын Петрович, уже совсем, как следует, распорядился, и как скоро! Знать, денег не жалел?

- Не жалел, сударыня!

- То-то! А говоришь, что со мной посоветоваться желаешь. Что ж, пускай Митенька едет; я и Сувенира с ним отпущу, и Квицинскому скажу... А Гаврилу Федулыча ты не приглашал?

- Гаврила Федулыч... господин Житков... от меня такожде... извещен. Ему как жениху следует!

Мартын Петрович, видимо, истощил весь запас своего красноречия. Притом мне всегда казалось, что он: как будто не совсем благоволил к жениху, приисканному моей матушкой; быть мажет, он ожидал более выгодной партии для своей Евлампиюшки.

Он поднялся со стула и шаркнул ногою.

- За согласие благодарен!

- Куда же ты? - спросила матушка. - Посиди; я велю закуску подать.

- Много довольны, - отвечал Харлов. - Но не могу... Ох! нужно домой.

Он попятился и полез было, по своему обыкновению, боком в дверь.

- Постой, постой, - продолжала матушка, - неужто ты все свое именье без остатку дочерям предоставляешь?

- Вестимо, без остатку.

- Ну, а ты сам... где будешь жить? Харлов даже руками замахал.

- Как где? У себя в доме, как жил доселючи... так и впредь. Какая же может быть перемена?

- И ты в дочерях своих и в зяте так уверен?

- Это вы про Володьку-то говорить изволите? Про тряпку про эту? Да я его куда хочу пихну, и туда, л сюда... Какая его власть? А они меня, дочери то есть, по гроб кормить, поить, одевать, обувать... Помилуйте! первая их обязанность! Я ж им недолго глаза мозолить буду. Не за горами смерть-то - за плечами.

- В смерти господь бог волен, - заметила матушка, - а обязанность это их, точно. Только ты меня извини, Мартыя Петрович; старшая у тебя, Анна, гордячка известная, ну, да и вторая волком смотрит...

- Наталья Николаевна! - перебил Харлов, - что вы это?.. Да чтоб они... Мои дочери... Да чтоб я... Из повиновенья-то выйти? Да им и во сне... Противиться? Кому? Родителю?.. Сметь? А проклясть-то их разве долго? В трепете да в покорности век свой прожили - и вдруг... господи!

Харлов раскашлялся, захрипел.