Степень доверия. Повесть о Вере Фигнер

Я прикусил язык. Кажется, я говорил лишнее. Во всяком случае, в словах моих имела место некоторая двусмысленность. Но я этого не хотел. То есть не то чтобы я не хотел, просто я не считал себя вправе смущать это юное создание. «Она слишком юна и чиста, а я стар». Мне казалось, что я слишком знаю изнанку жизни, и само это знание уже делает меня грязным и недостойным Веры. Ну и, конечно, возраст. Слишком велика разница. То есть не то чтобы уж так велика, девять лет вполне пристойная разница. Но все-таки… Я взрослый, сложившийся человек, а она совсем еще девочка. Что может быть общего между нами? Да если бы я хотя бы знал, чего хочу. Не есть ли это просто минутное увлечение, которое пройдет еще быстрее, чем прошло мое увлечение Лизой? Лизу я по крайней мере знаю давно и хорошо, а с ней мы даже толком ни о чем не говорили. Я искоса посмотрел на свою спутницу, она думала о чем-то своем и улыбалась.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил я.

— Так, вспоминаю бал. Я выглядела очень глупо?

— Глупо не глупо, но вид у вас был растерянный, ну прямо Наташа Ростова на первом балу.

— Правда? Тогда ничего. Наташа Ростова мне очень нравится. А вам?

Сейчас стыдно сказать, но тогда я, как и большинство моих сверстников, не признавал писателей, которым стал поклоняться в более позднем возрасте. Из всех писателей я признавал целиком одного Чернышевского и частично Тургенева, вернее, одних только «Отцов и детей». Настоящими же моими кумирами были Белинский, Добролюбов, но более этих двух Писарев. Вместе с ним я отвергал «Рудина», вместе с ним считал Онегина пошляком и бездельником.

Я стал излагать Вере эти идеи и воодушевлялся все больше.

Вера слушала меня внимательно и молчала, но я видел, что слова мои производят на нее впечатление.

Глава пятая

В разговоре я не заметил, как мы дошли до Черного озера. Здесь между двух берез стояла скамейка, на которой я обычно любил сиживать летом. Сейчас она была запорошена снегом.

— Мы уже почти дома, — сказал я. — Но такая погода, что домой совершенно не хочется.

— Мне тоже, — сказала Вера.

— Тогда, может, посидим? — предложил я. — Если вы не замерзли.

— Нисколько.

Перчаткой я смахнул снег со скамейки. Мы сели.

— У нас в Никифорове тоже есть пруд, — сказала Вера. — Я, когда была маленькая, плавала по нему в корыте. Возьму вместо весла лопату и плыву.

— А как относился к вашим забавам Николай Александрович?

— Ему было не до меня. Он детьми вообще мало занимался.

— А что, ваш отец, — спросил я, — всегда придерживался таких крайних взглядов?

Она посмотрела на меня удивленно:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду его высказывание насчет того, что, если бы крестьяне восстали, он встал бы во главе их.

Она пожала плечами:

— Не знаю. Последние шесть лет я мало бывала дома. Только на каникулах. Отца видела редко и почти никогда с ним всерьез не разговаривала.

— А раньше?

— Когда раньше?

— Ну, когда вы были маленькая. Как он относился к крестьянам?

— Не знаю. Мне кажется, что крестьяне его любили, считали справедливым.

— Строг, но справедлив, — пробормотал я. — А не драл ли он своих крестьян плетью?

Она вскинула на меня удивленные глаза:

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю, я догадался.

— Как?

— Вы забываете о моей профессии, — сказал я. — Я следователь.

— Но следователь, мне кажется, прежде чем сделать то или иное заключение, должен подробно ознакомиться с обстоятельствами.

— Для того чтобы вынести свое окончательное суждение — да. Но для предположения иногда достаточно и первого взгляда.

— Все равно я не могу понять, как вы догадались.

— Это очень просто. Видите ли, ваш отец — человек, извините меня, вполне ординарный. Он мыслит категориями, доступными большинству. В нем есть природная тяга к справедливому устройству мира, но собственных убеждений по этому поводу он выработать не способен. Единственное, на что он способен, — это улавливать модные веяния. Когда крепостное право существовало, оно казалось ему справедливым, он видел свое призвание в том, чтобы быть отцом своих неразумных крестьян, отцом строгим, но справедливым. При этом он был уверен, что таковая точка зрения есть результат его собственного убеждения. Теперь иные веяния. Все поголовно считают, что крепостное право — форма отжившая и совсем неуместная в наш век прогресса, и ваш отец не может отстать от времени и тоже так считает. Но он считает также, что теперешняя форма государственного управления есть правильная на все времена. И он готов сечь каждого, кто с его точкой зрения не согласен. Вам кажется, что я неправ?

— Не совсем, — сказала она, подумав. — В ваших словах есть доля истины. Но отец мой честный человек, даже в своих заблуждениях честный. Нас, своих детей, он всегда воспитывал в духе уважения к крестьянскому труду, не позволял никаких излишеств ни в еде, ни в одежде. Правда, он бывал иногда слишком строг, но… Алексей Викторович, — переменила она вдруг тему, — вы на меня не сердитесь?

— За что? — спросил я.