Степень доверия(Повесть о Вере Фигнер)

Глава тринадцатая

Мужичок попался тупой, но разумный по-своему. Он стоял перед моим столом, переступая с ноги на ногу, мял свой облезлый треух и смотрел на меня с досадой, как на дитя несмышленое, не понимающее самых простых вещей.

— Ну, хорошо, — сказал я, — Ты срубил в чужом лесу три сосны.

— Две.

— Допустим, две. Но ты знал, что лес не твой и сосны не твои?

— Знал, барин.

— Зачем же ты их рубил?

— Нужны были. Крыша текст. Валки менять надо.

— Что нужны были, я понимаю. Мне, может, нужна вот эта твоя шапка. Что ж я теперь, ее должен украсть у тебя?

Он молчит, смотрит на меня исподлобья.

— Ну, ладно, — говорю я. — Предположим, что у тебя вообще нет никакой совести и ты можешь у товарища стянуть последнюю рубаху. Но меня интересует: ты думал, когда сосны рубил, что тебя могут поймать?

— Думал, барин, — кивает он.

— И что же ты думал?

— Думал, барин, авось не пымают.

— Так вот же поймали. А теперь, что ж? В острог тебя придется посадить.

— Да уж не без этого, — соглашается он.

— И что же, тебе хочется садиться в острог?

— Нет, барин. Ужас как не хочется.

— Для чего же ты рубил эти сосны?

Он опять посмотрел на меня как на несмышленыша и вздохнул:

— Так нужны ж были.

Приотворилась дверь, просунулась голова в пуховом платке:

— Можно?

Я посмотрел и глазам своим не поверил:

— Вера!

Мужичонка стоял, переводя взгляд с меня на Веру и с нее на меня.

— Сядь на лавку, посиди, я сейчас, — сказал я ему и вышел за дверь.

Здесь мы обнялись и расцеловались.

— Господи, Вера! — сказал я. — Неужели это ты?

— Я.

За три месяца, которые мы не виделись, она стала взрослее и строже.

— Я уж думал, что ты вообще забыла, что существует где-то некий следователь Филиппов, состоящий с тобой в родственных отношениях.

— Нет, я не забыла, — она улыбнулась спокойной улыбкой. — Я об этом следователе всегда помнила. Но тебя там ждут, — вдруг спохватилась она.

— Ничего, — сказал я, — подождет.

Улыбка сползла с ее губ и тут же вернулась на место. Я смутился.

— Нет, понимаешь, я как раз хотел оставить его одного, чтобы подумал. Упрямый мужик попался, дальше некуда. И тупость невероятная.

— Разве он виноват в своей тупости?

Говорить на эту тему мне не хотелось.

— Ладно, радость моя, — сказал я, — мы с тобой об этом потом. Что у тебя?

— Видишь, вернулась.

— С Лидой?

— С Лидой.

— А что случилось?

— Что случилось? Ничего особенного, Алеша. Ты был прав. Ни один талантливый человек на своем месте удержаться не может. Лесгафта из университета выжили, студенты протестуют, другие профессора подают в отставку, и нам с Лидинькой там тоже делать нечего.

Я огорчился:

— Как же быть дальше?

— Мы с Лидинькой решили внять твоему совету и ехать в Цюрих. Поедешь с нами?

— Вопрос серьезный, — сказал я. — Так сразу его не решишь. Все-таки, понимаешь, у меня есть профессия, должность. Лишиться всего сразу.

— Алеша, — сказала она горячо. — Подумай, что у тебя за профессия. Наказывать этого мужика? За что? Что он такого сделал?

— Он рубил чужой лес.

— Но ведь это же все от невежества и от нищеты. Может быть, он даже не понимает, что этого нельзя было делать. Подумай о том, какую роль ты выполняешь. Ты на своей должности защищаешь сильных и казнишь слабых. Ведь если бы у этого мужика были деньги, разве он стал бы трогать чужое? Я тебя очень прошу, оставь ты это свое дело. Поедем в Цюрих, выучимся на врачей, построим больницу для бедных.

— А ты, я вижу, сильно переменилась за то время, которое мы не виделись, — сказал я.

Она улыбнулась:

— Нет, Алеша. Во мне кое-что было и раньше. До остального потом додумалась. Ну, поедем?

— Прямо сейчас?

— Чем раньше, тем лучше.

— Ну ладно. Ты меня подожди здесь, я закончу допрос.

— Алеша! — остановила меня Вера. — У меня к тебе есть просьба. Дай слово, что исполнишь.

— Я должен сначала выслушать, о чем речь.

— Нет, ты дай мне слово. Даешь?

— Ну ладно, — сказал я. — Даю слово, потому что нет ничего такого, чего бы я не исполнил ради тебя.

— Алеша, — сказала она почти страстно, — я тебя очень прошу, отпусти этого человека. Ты ведь знаешь, это не он воровал, это нужда его воровала.

— Но он нарушил закон.

— Алеша, ты знаешь не хуже меня, что законы создаются людьми. Плохими людьми создаются плохие законы.

— Но лучше исполнять плохие законы, чем никакие.

— Алеша! — Она смотрела на меня глазами, полными слез.

— Ах, — махнул я рукой. — Ты меня толкаешь на должностное преступление.

Я открыл дверь в кабинет и застыл на пороге. Мужичонка, не видя меня, стоял перед пустым столом и, медленно жестикулируя, доказывал ему свою правоту.

— Оно-то конечно, ваше благородие господин следователь, дело вышло нехорошее. Потому что не поберегся. Надо было б мальчонку с собой взять, чтобы он поглядывал, не идет ли кто. А я один поехал. А топором когда тюкаешь, оно далеко слышно. У-ух как далеко! Ну, стало быть, и налетел этот управляющий. Ну, виноват, попался. — Мужик широко развел руки в стороны. — Кабы мальчонку взял, так не попался б. А что до честности, ваше благородие, так ты кого хошь в нашей деревне спроси и тебе кажный скажет, что Фома, я то есть, человек самый честный.