Степан Сергеич

— Ему и майора уже присвоили, — подбавил Баянников. (Степан Сергеич, которого он поздравлял с повышением, обрадовано воскликнул: «Я был прав, я, а не Набоков!» Малопонятные слова эти Виктор Антонович директору, конечно, не передал.)

— Никто не собирается Шелагина выгонять, заруби это себе на носу…

Пусть крутится в цехе: человек он для производства нужный, говорю тебе совершенно искренно. Нужный. Но в комиссии, в делегации больше не вводить!

Мало ли что может произойти! Он после армейских щей никак не привыкнет к гражданским деликатесам…

А Степан Сергеич обо всем этом и не подозревал, он и не думал трогаться с насиженного места. Цех, лишившись премии, не стал обвинять своего диспетчера ни в чем. Степана Сергеича теперь знали все, он же только отвечал на приветствия, встречаясь с совсем не известными ему инженерами. Некоторые открыто восхищались им — с опаской за дальнейшее диспетчерство его. Другие, признавая в нем существующие и не существующие достоинства, называли Степана Сергеича не стесняясь дураком — не при встречах, конечно. Слово «дурак» приобрело уже на Руси (и только на Руси) второе значение. Есть в дураке что-то героическое, гениальное, недаром один ученый немец с болью писал, что русский Иванушка-дурачок несравненно умнее Михелей, Гансов и Петрушек, вместе взятых. А раз герой — то ему положено и страдать. Никто в НИИ поэтому не удивился бы, услышав о гонениях на Степана Сергеича.

Мошкарин навестил его в цехе. Предупредил:

— Договоримся: если захотите еще что-нибудь выкинуть проконсультируйтесь со мной.

— Лучший консультант — моя партийная совесть, Владимир Афанасьевич…

— Подите вы со своей совестью… Здесь жизнь, а не конкурс христовых невест.

— Не понимаю я вас…

— Понимать нечего. Один ум хорошо, а два сапога пара, как говорят девицы в моей группе.

Главный инженер НИИ и завода Тамарин, дотошный знаток дилогии Ильфа и Петрова, бендеровед, так сказать, прослышав о катастрофе с ГИПСами, удивления не выразил. Задумчиво пожевал сигару.

— Шелагин? Не знаю. Не мешало бы познакомиться с нарушителем конвенции.

Когда-то, года два назад, главный инженер успевал обойти за день все отделы и покричать в КБ. Потом кто-то решил, что высшую школу надо приблизить к науке и производству. Тамарину предложили читать лекции в энергетическом. Он согласился. Дальше — больше. Несколько раз доказывал уже Тамарин в руководящих кабинетах, что он главный инженер, а не старший преподаватель кафедры, навязанные ему часы мешают основной работе, документы в НИИ приходится подписывать не глядя. В кабинетах верили, но спрашивали:

«Вы что — против постановления об укреплении связи?» «Я — за, оправдывался и наступал Тамарин, — я не против, но во всем должна быть мера». Этому тоже верили. Пытались как-то распланировать его время, ничего, однако, не вышло — дела, дела… Он плюнул на все, с блеском читал студентам лекции, те ломились к нему в аудитории. Защитил докторскую диссертацию, написал два учебника, один уже издали, другой утверждался коллегией. В НИИ бывал редко, все здесь шло не так, как ему хотелось.

Инженеры обнаглели окончательно. Мало кто знал, чем занимаются коллеги.

Промышленность выпускала новые типы полупроводников — о них в институте не ведали, вляпывали в свои творения старье, без задержки проходившее через отдел нормализации и стандартизации. Планирование вообще ни к черту не годится. В КБ свыклись с тем, что кто-то исправит их ошибки, а заодно и ляпсусы разработчиков. Обленились и потеряли стыд. В «Кактусе» нельзя прикрутить к корпусу субпанель, отверстия для винтов не совпадают. Со студентов за такие фокусы шкуру дерут, а вторая группа КБ премию отхватила.

Директор доволен. Любит мужик власть — ну и пусть володеет…

35

В кабинете Ивана Дормидонтовича Игумнов стоял рядом с Шелагиным, слушал бодрый репортаж Немировича и радовался хорошо продуманной режиссуре спектакля, в котором ему отводилась роль статиста. Установка ясна: не вмешиваться ни в коем случае. «Валяйте, ребята, — думал Игумнов, валяйте. Телега катится с горы, мне ли ее удерживать. У меня цех, сто человек, мне дела нет до вашего серийного ГИПСа…»

И — вот на тебе! — нашелся безумец, бросился под телегу. Игумнов, веселясь, посматривал на озябших и распаренных делегатов: «Что, ребята, не ожидали от диспетчера такой прыти? Я-то знал, на что он способен, потому и не хотел, чтобы работал он в цехе…»

В вестибюле министерства его окликнули.

Игумнов повернулся — Родионов. Еще звезда на погонах, лицо строже, недоступнее.

— Я давно уже в Москве, скоро уезжаю, звонил несколько раз…

— Конец месяца, план горит, завод горит, все горит.

Родионов изумился:

— Какой завод? Ты же изобретатель! Мне заявку подали на тебя из Свердловска, я не хотел срывать тебя с научной работы, думал, если надо, сам попросит.

— Ошибочка, — ухмыльнулся Виталий. — Неувязочка. Забыли вычеркнуть.

Вышел я из изобретателей, не под силу мне.

— Пообедаем вместе? По-старому, помнишь, в гостинице?