Степан Разин. Книга вторая

И вдруг в голове Прокопа словно сверкнула молния.

— Никитушка, слушай-ка, брат, скачи живо в город, в дом атаманский, — сказал он. — Там на задах невелика избушка, а в ней атаманова люба, Марьей зовут, как твою, ты сказывал, звали… Бояре ить в город влезут, схватят ее, атаманову радость, спекут на углях. Ой, как кручиниться батька станет!.. Да и руки-то женские наших казацких нежнее… Вези ее живо сюда, чтобы ходила за батькой, покуда оправится.

И Никита пустился в город…

После того как ушел Степан с атаманихой, Марья озлилась. «Врешь, Степан Тимофеич! Ушел, так и мыслишь, что я все спущу? Как не так! Вот оденусь сейчас да и в Астрахань съеду! Не мужняя жена я тебе — не догонишь, любить не заставишь! Ступай в леса со своей шишигой лесной! Врешь, не уйдешь! Ныне сам полюбил меня. Нагорюешься, коли покину… Мало ли кто там к тебе приберется да станет мне хальное молвить, а я и терпи? Сам бы иной заступился!.. Ведь глупый, не видит того, что ей перед ним красоваться охота пришла… Простая душа-то, он мыслит, она прибралась по ратным делам, а женка — так женка и есть! Небось с есаулами со своими со всеми…»

Марья услышала голоса во дворе у ворот. Разин кликал Терешку. Знать, атаманиха уезжает к себе. «Неужто и он с ней уедет? — мелькнула боязливая мысль. Но она и сама не поверила этому. — Не уедет! Да как ему город покинуть и всех казаков? Не таковский!.. Небось проститься зайдет пред битвой. Скажу: виновата. Пусть дурой меня назовет. Скажу, заболело сердечко, когда она стала собой красоваться, мол, я не стерпела… Скажу — никогда такого наперед не стрясется… И вправду ведь дура! Кого же он любит? С кем ночи проводит? К кому…»

С улицы долетел только топот копыт. Разин к ней не зашел и уехал.

Через час началась горячая битва. Вот тут за домами, тут рядом, на горке, в конце той же улицы разгорался кровавый бой. Пальба из мушкетов, пищалей, удары пушек, крики тысяч народу. Со всех сторон по дворам завыванье и лай собак, с испугу ревут по соседям коровы, козы кричат, как черти в аду…

Над городом разливалось зарево.

Марья стояла всю ночь у ворот. По звукам старалась понять, что творится.

И вот все утихло… Марья услышала топот копыт, ей казалось, что даже копыта Степанова коня стучат по-иному, чем у других: узнала лошадь Степана. Поспешно метнулась от калитки к себе…

Целый день Марья слушала отдаленный грохот пушек, далекие выстрелы из пищалей и крики.

Когда Степан, не зайдя к ней, ушел к себе в дом после приступа на острожек, она пробралась к старухе. Робко, неслышно, как кошка, скреблась к ней в дверь. Старуха остерегающе замахала руками.

— Опять ведь не одолели острожка!

В отчаянии, униженная, не посмев подойти к Степану, вернулась Марья к себе.

«Не жена ты, Машка! — твердила она себе. — Была бы победа, радость, и он бы вломился к тебе с атаманами пить, как намедни. С горем, с бедой уж к тебе не придет!.. А была бы родная, и кручину принес бы, кручинную голову положил бы на грудь к тебе, ласки ждал бы… Была бы женою, не оробела бы и сама прийти к нему с утешеньем…»

Она ожидала, что утром он все же зайдет, следила, видела, стоя у окна, как он с Бобой и Терешкой поехал из дому, даже не оглянувшись в ее сторону…

Слушая звуки битвы, Марья думала не о победе или поражении. Она не могла опомниться от удара.

«Ну, мало ли что там сболтнула, ну, мало ли — осерчал… А как же так — не проститься перед такой великою битвой?» — растерянно размышляла она.

Только когда по городу повезли на телегах раненых казаков и пешие потянулись по двое, по трое, в окровавленной одежде, поддерживая друг друга, хромая и зажимая свежие раны шапками или тряпками, она кинулась от ворот, побежала по улицам спрашивать их — как там битва…

— Никто — никого. Нашла сила на силу! — говорили не раз.

— А как атаман?

— Атаман на коне впереди. Да что ему станет, раз пуля его не берет! — уверенно повторяли одно и то же.

Марья знала, как сам Степан смеялся над славою колдуна.

«Так что же его бережет? Удаль? Отвага? Любовь людская? Может, слава, что он заколдован: не смеют напасть на него — колдовства страшатся! А вдруг нападут?..»

Временами Марье казалось, что с поля из-за Свияги доносится до нее его зычный голос, хоть знала, что этого быть не может…

Вороны раскаркались над головою, заглушая все дальние звуки.

— Проклятая птица — на вашу же голову! — выбранилась Маша, поняв, что обычные спутники битвы, они летят на поживу.

Она сравнивала ворон со вчерашнею гостьей, со «старицей», но тут же призналась, что ревность ее ослепила. Алена Ивановна диво как хороша и с вороной не схожа… И тут же спросила себя: «А ты бы, Машута, сумела бы эдак же рати водить? А нет, не сумела бы, право! — призналась сама себе. — Не женское дело, да и Степан не любил бы такую… На экие плечи и коромысла ладом не положишь, а где там пищаль али саблей махать!.. Не к тому рождена».

Сгустились сумерки, стихла пальба.

Марья вспомнила, что так же все утро тогда, когда только вошли в Симбирск и Степан гнал к Казани разбитого Барятинского.

«Может, опять одоление!»