Степан Разин. Книга первая

Весь Кагальницкий город пировал на этих двух свадьбах. Со всего городка натащили на поляну ковров, наставили блюд…

— Не все-то у нас заботы да маета! Небось черкасские так-то не женят своих! — переговаривались казаки.

— Батька, батька-то, глянь! В горелки с девчатами бегает, а! Ну и батька у нас!

— А мы и не ведали, каков батька веселый!

Ночь озиралась светом высоких костров, и удалые казацкие пары, взявшись за руки, смелыми прыжками перелетали через огонь, под общие крики, под плясовое пение рожков и сопелей…

Пожилые сидели возле широких блюд у бочонков с вином и бражкой, как вдруг, словно ветер, между костров пролетела весть: Дуняша-плясунья да Фрол Минаич батьку плясать заманили!

— Идем глядеть, батька пляшет с Дуняшей!

— Идем, идем! — заговорили, подымаясь от костров и бросая игры.

А Степан Тимофеич, позабыв все большие заботы, круга два обойдя в пляске, покинул Дуняшу на Фрола Минаева и плавной казацкой походочкой подошел к Алене Никитичне, поклонился, и так и сяк выманивая ее из круга.

У Алены в глазах заблестели слезы от счастья и радости. Давно, как давно уж он не был таким! Какая там седина, походы, разлуки!..

И, как прежняя «Королевна-Дубравна», помела она цветным подолом по траве, усмехнулась, сложила руки, уронила ресницы на щеки, чуть-чуть повела плечом и вдруг подарила своего атамана таким сияющим взглядом, от которого вспыхнул он весь по-старому и пошел кружиться, как восемнадцатилетний плясун, на ходу скинув с плеч кафтан, об колено ударил шапкой и с присвистом полетел за лебедью присядкой, присядкой да колесом…

За ними пошли Еремеев с женой, коренастый, как дуб, Дрон Чупрыгин с новобрачною дочкой, Федор Каторжный… даже Степан Наумыч Наумов опасливо посмотрел на свою суровую есаулиху и, не увидев в ее глазах супружеского запрета, пустился со всеми в пляс.

Веселье шло до весенней зари, и только к утру, усталые и счастливые, разошлись молодые пары и гости.

Старики, расходясь по домам, вспоминали свои свадьбы, похожие на эту, потому что в давние поры на всем казацком Дону не было ни единой церкви.

Степан возвращался с Аленой Никитичной. Она в эту ночь напелась и наплясалась и еле шла, усталая и счастливая своею усталостью.

— Господи, и на что-то придумали люди войну да походы! Вот так бы мне жить! — сказала она уже у себя в землянке, положив свою голову Степану на грудь…

Атаман чуть-чуть усмехнулся и ласково погладил Алену по ее округлым плечам и стройному изгибу спины…

— Батька! С верховьев идут в Черкасск челны за челнами! — внезапно войдя, тревожно сказал Наумов. — Пускать ли?

— Нехай себе! Круг собирает Корнила. Не надо держать, пусть идут, — равнодушно сказал Степан.

— А худа не будет, Степан Тимофеич? — осторожно предостерег Наумов.

— Добро будет, тезка. Таков нынче день: все к добру! — возразил Степан.

И когда есаул ушел, удивленный и озадаченный, Степан услыхал облегченный, радостный вздох Алены. Он прижал к своей груди ее голову.

Шум на Тихом Дону

Домовитый Черкасск закипел. Все раздоры Корнилы с Самарениным и Семеновым были забыты. Из войсковой избы в Воронеж к воеводе помчался гонец с приказом Евдокимова ждать наготове часа отправки царского хлеба и стрельцов на казацкие низовья.

Посыльные войсковой избы неслись в станицы к атаманам и домовитым казакам с вестями о прибытии царской милостивой грамоты и с призывом в Черкасск на войсковой круг.

В самом Черкасске войсковая старшина в те дни, не выходя, сидела в доме Корнилы, обсуждала порядок круга, предугадывая споры и возражения со стороны простых казаков против допуска царского войска на Дон. Атаманы взвешивали и подбирали самые решительные доводы, чтобы повернуть все в свою сторону.

— Так и спрашивать надо народ: делить ли, мол, хлеб на природных донских или на всю голытьбу, какая за зиму набежала к ворам. А их там — не менее тысяч пять. Кормить ли их нашим хлебом?! — предлагал сам Корнила.

— А из народа чтобы в ответ закричали: «Да ты, мол, сбесился, Корней? Воры в зиму нас не кормили хлебом, а сами-то сыты были!» — подсказал Корниле Семенов.

— Да чтобы с другой стороны закричали: «С того нам зимой было хлебом скудно, что Кагальник в пути похватал купецкие караваны! Нашу долю, мол, мужики пожирали зимой!» — подхватил Ведерников.

— «А государь из-за них нам целый год хлеба не слал!» — с увлечением воскликнул Семенов, подражая возгласам, раздающимся в таких случаях на казацком кругу.

— «Да воровской атаман Степанка вино из хлеба курил, а у нас дети голодом плакали!» — так же задорно выкрикнул Самаренин.

— «Помирали!» — поправил Корнила.

Войсковой старшине уже представлялось, как завязалась на берегах Дона кровавая схватка за царский хлеб…

И не прошло трех дней после отправки гонцов по станицам, — к Черкасску начали съезжаться казаки. Многие, чуя, что круг собирается неспроста, захватывали с собою не только сабли, но и походную справу: пищали, мушкеты, пороховницы…

Наступил день, назначенный для войскового круга.