Степан Разин. Книга первая

— Ух, батюшки, словно кобыла, вся в мыле! — воскликнула Глухариха, ввалившись к Алене Никитичне и вытирая платком обильно струившийся пот. — Куды ж ты, кума, залезла? Кругом вода… Сидишь, как цапля в болоте, и добрых людей-то тебе не видать! — выпалила старуха. — Сон привиделся мне про тебя. Я — наведать, мол, надо! Да крестника Мишеньку повидать захотела, каков он возрос, вот подарок ему захватила…

— Не Миша — Гришатка, — поправила мать.

— Да что ты! Да что ты! Я ведаю ведь и сама! Я сказала: мол, Гришеньку-крестничка надо проведать!

Она обвела взглядом нехитрое жилище Степана — простую землянку с маленькими окошками и сырыми бревенчатыми стенами, почти не отличавшуюся от других казацких жилищ Кагальницкого городка.

— Ой, сраму, кума! И живешь-то ты в воровской бурдюге, не в человечьей избе! С воды-то туман, лихоманку, того и гляди, подхватишь. Муж хитер: навез персиянских нарядов, жену обрядил — да и в клетку, чтобы зор человечий женской красы не видал!.. Покажи, что в гостинцы навез. Зипуном-то богат воротился?

Алена открыла сундук, показывала наряды. При свете трескучих свечей жарко сверкали драгоценные камни в кольцах, монистах и головных уборах.

— Подарила бы куму-то! Ведь в воровское логово к тебе не страшилась лезти! — не выдержала старуха. — Воротный казак, вот с такой бородищей, как зыкнет… признал, окаянный!.. Я чуть не сомлела…

И, получив от Алены подарок — кольцо с алмазом, пряча его ловким движением под платье, Глухариха тотчас же вспомнила, для чего забралась на остров.

— Задохнусь и помру до время в бурдюге. Пойдем хоть на волю из духоты, благо солнышко светит, — позвала Глухариха.

Они вышли наружу.

Не разгороженный ни заборами, ни плетнями, вокруг расстилался широкий бурдюжный город. Подобно могильным холмам, высились над землей только кровли землянок, иные с трубами, а больше даже без труб, и дым выходил у них прямо из дверей и окошек. Повсюду раздавался шум стройки. Разинцы укрепляли свой город.

Возле самой землянки Степана были навалены доски, бревна, пустые бочки. Осеннее солнце светило ярко, и было приятно погреться, усевшись под солнышком, на припеке.

Алена Никитична постелила ковер, усадила гостью. Поставила перед ней угощение — наливок и вин, каких Глухариха не пробовала и в доме Корнилы, персидских сластей, заморских сушеных ягод, пастил, медовых варений.

Глухариха вздохнула.

— Живешь, как птаха, невольна душа: наливки медовы, сахары грецкие и персицкие, узорочья сколько хошь, а все же не казачке жить взаперти!

Алена от неожиданности смолчала. До этой минуты ей в голову не приходило, что другие казачки считают несчастным ее житье. Сама она чувствовала себя счастливой с того мгновенья, когда ее Стенька внезапно откликнулся ей под окном.

— Муж твой неправедное с тобою творит, — продолжала Глухариха. — Их дело мужское — казачьи раздоры, а нашу сестру не обидь! Пошто такой-то пригожей казачке страдать! Когда ж и рядиться, убором хвастать!.. К старости расползешься, как тесто, рожа морщей пойдет, брюхо вперед полезет, а у тебя и наряды зря в сундуках сопрели!

— Сама никуда не хочу! Никого мне не надо! — горячо сказала Алена.

— Сахарный у тебя казак! — усмехнулась старуха. — А слеза на глазах пошто?

Алена поспешно смахнула слезы.

— Чу-ую: сызнова затевает! — догадалась старуха. — Да ты прежде времени не горюй! — утешила она Алену. — Сборы — долгое дело: всех обуть, одеть, всем пищали да сабли… Не казаки ведь приходят, все мужики, их так-то в поход не возьмешь! Покуда всего на них напасешься — и время, глядишь, пройдет, нарадуешься еще на своего атамана… Сколь у вас ныне людей в городке?

— День и ночь скопом лезут со всех сторон! Кто же их ведает, сколько. Да много, чай, стало… Что ни день, что ни два дни, глядишь — тут и новая сотня! — простодушно сказала Алена.

— Вот я тебе и говорю: столь народу в три дня не сготовишь к походу! — продолжала старуха.

— Не нынче, так завтра! — с горечью возразила Алена. — Вот так и живу, будто смерть на пороге!

— И что ты, казачка! Какая же смерть! И матки и бабки так жили: казак-то придет да снова уйдет, а ты все в станице! Али, может, не любит тебя?! Ворожила? — соболезнующе спросила старуха.

— Страшусь ворожить, — шепнула Алена. — Да что ворожба, кума, что ворожба?! За конями к ногайцам послал намедни, еще целу тысячу лошадей указал покупать — не впрок их солить, не пашню пахать на них, — стало, в ратный поход!..

— Может, зазноба где у него? — подсказала старуха.

— Зазноба? — растерянно переспросила Алена. — Нет, не мыслю того. К ратным делам у него охота, они его и сбивают…