Степан Разин. Книга первая

— Да что же вы молчите, словно колоды?! — не выдержал старый казак Золотый. — За тем ли на Дон скакали!

— Эх, диду! — сказал ему Боба. — В чужой монастырь со своим урядом не ходят. У вас московские — не казачьи порядки. Мы скакали ко всем донским казакам. Украина послала нас ради вдовьих слез и невинной крови, ан вы собираете только одну старшину для тайной беседы, как у царя зовут — лишь бояр да шляхту.

— К собакам шляхту! Давай большой круг! — выкрикнул молодой казак.

— Не от царя прискакали послы, а свои браты-казаки! В чем таиться?! — поддержал второй.

— И вправду, наш атаман от бояр научился!

— Вы бы шли по домам, молодые. Не дай бог, вас батька услышит… А час придет — и вас вестовые на круг на майдан покличут, — остановил молодежь есаул Охлопьев.

— Ан не уйдем из избы! — загалдели молодые.

Но как только услышали, что на площади сам атаман, тотчас же крикуны, притихнув, торопливо покинули войсковую избу.

Пройдя сквозь толпу собравшихся перед крыльцом, нагнув голову в низких дверях, вошел атаман Корнила со свитой. Впереди есаулы внесли в избу косматый войсковой бунчук, украшенный лентами, и серебряный брусь[3] на подушке.

За Корнилой шли писарь с печатью, казначей и прочая старшина.

Все помолились по чину и поклонились друг другу. По обычаю надо было по очереди спрашивать о здоровье, но донские старики нарушили порядок.

— Пошто тайный круг созвал, атаман? — крикнул Золотый.

— Что за тайности, батька! — зашумели вокруг седые казаки.

— Пусть запорожцы всем казакам расскажут свои войсковые дела, — потребовал старый Ничипор Беседа.

Корнила ударил брусем по столу.

— Кто тут атаман, дед Беседа? Давно ли тебя вместо меня в войсковые обрали? Пошто же мне не сказали, чтобы брусь и бунчук в твои руки сдать! — властно одернул Корнила. — Затем обирают старшину, чтобы Доном править, послов принимать и посольства вершить. На том шум покончим и дело учнем. Слыхал я, браты запорожцы дюже спешные вести к нам привезли. Не будем томить их пустою брехней. Сказывай, Боба! — спокойно и твердо закончил Корнила.

— Атаманы честные, донские казаки! К вашей милости братской! — воскликнул рябой запорожский полковник Боба. — Вы маете счастье жить на родной на русской земле вольной волей, а у нас поляки отняли счастье. Бачьте, дывытця на нас, любы браты! В родной земле мы живем, як в темной темнице. Молили мы вашего государя принять Украину в русские земли, под царскую руку. Не взял!.. Молили нам дать в допомогу стрельцов. Не дает! Зовут нас бояре: мол, вольных земель на Руси доволе, кто хочет — селитесь, живите. А я вас спрошаю, братове: можно ли матку свою родную отдать на терзанье латинцам, бросить ее да тикать в иной край?!

— Не мочно, Ондрий! Не мочно! — крикнуло несколько голосов.

— Не можно, братове! — твердо, как клятву, повторил Боба. — Забрали паны великую власть над нашим казачеством, как дома сидят на шее у хлопов, и не покинут добром они русскую землю. Великие крови бушуют по всей Украине уж третий год…

— Не парубки тут собрались! Слыхали! — перебил кто-то Бобу.

— Ты сказывай дело: пошто прискакали? Чего морочишь!..

— Як поп на клыросе, проповедь нам выголощуешь! — нетерпеливо зашумели донские казаки.

— Боба — он человек дуже книжный. Ему надо с присказкой! — добродушно съязвил кто-то.

Боба с укором взглянул на насмешника.

— Горит Украина! — хрипло сказал он. — Нет больше мочи терпеть нам панское зверство… Браты донцы! Молит гетман Богдан у вас допомоги, в ком живо казацкое сердце…

Боба достал из шапки письмо с войсковой запорожской печатью и отдал его Корниле.

Атаман посмотрел на печать и передал сложенный лист войсковому писарю.

— Читай, письменный, — сказал он, нахмурясь.

Письмо украинского гетмана говорило о том, что народ может долго терпеть неправды, столетиями свыкаться с повседневной нуждой и неволей и тогда только восстает, когда жизнь его станет страшнее смерти.

Писарь читал бесстрастно, но по строгим и напряженным лицам донцов было видно, что каждое слово письма падает прямо в сердца.

Гетман писал о том, как поляки в два дня выжгли мать городов русских — Киев, истребили всех жителей Фастова, как даже женщины на Украине взялись за оружие, защищая землю и вольность родного народа, и теперь, в месть за восстание украинского крестьянства, паны загоняют по избам людей и в избах сжигают, а тех, кто спасается от огня, сажают на колья. Одному из казачьих полковников паны живому сняли кожу с головы и набили ее мякиной, а в Фастове положили казачьих детей на решетку, под которой были горячие угли, и панскими шляпами раздували огонь, поджаривая живых младенцев.

Писарь умолк, но молчание не прервалось среди донцов. Задумчивость охватила их. Многие думали уже: хорошо ли к походу подкованы кони, какую взять ратную сбрую, какой мушкет. Другим представлялась степная дорога, а иным — даже битва.

— Браты донцы! — сказал, вновь поднявшись, Боба. — Слыхали вы письмо нашего батьки Хмеля. Молим у вас допомоги не для себя — для заступы за русскую землю и веру, за наших малых детишек да женщин!

— Молим у вас! — повторили за Бобой и все запорожцы.