Степан Разин (Книга 2)

Боярин только что возвратился после того, как присутствовал при казни знаменитой крестьянской атаманихи «старицы Алены», которую, как колдунью, сожгли принародно в срубе, когда было разбито ее войско.

Даже неумолимо жестокий и, по старости, равнодушный ко всему на свете, все видевший и проливший моря крови Долгорукий был поражен ее мужеством и несокрушимой волей.

Замученная пытками, Алена Ивановна издевалась над тем, что говорили ей о ее колдовстве:

– Что я народ поднимала на вас да дворян побивала – в том нет колдовства. А ты вот, должно, колдовством меня одолел – знать, нечистый тебе помогает! Не может бог помогать людоедам в их зверстве!

У есаула Алены нашли «колдовской» заговор. Готовясь писать донесение царю, боярин принес и его, чтобы вложить в отписку. Он лежал перед ним на столе.

«Встану благословясь, пойду перекрестясь за правое дело, за Русскую землю, на извергов, на недругов, кровопийцев, на дворян-бояр, на всех сатанинских детей. Выйду боем на чистое поле. Во чистом поле свищут пули. Я пуль не боюся, я пуль не страшуся, не троньте, пули, белые груди, буйную голову, становую жилу, горячее сердце. Скажу я пулям заветно слово: летите, пули, в пустую пустыню, в гнилое болото, в горючие камни. А моя голова не преклонится, а моя руда не изольется, а моя бела кость не изломится. Про то знают дуб да железо, кремень да огонь. Аминь!»

Под пыткой сказал есаул, что дала ему заговор от пуль атаманша Алена Ивановна.

– Ты ли давала своим есаулам нечистые колдовские заговоры от пуль? – спросил у нее боярин.

– А что же мне не давать! Тот не ратник, кто пули страшится! А как заговор в пазуху сунул, то идет на вас смело, и вы, воеводы-бояре, вбежки от него, от смелого моего атамана! – сказала Алена.

– И что ж, помогал заговор?

– Помогал. Такая в нем сила.

– И всем помогал? – допытывался боярин.

– Смелому помогал. А кому не помог, тот, знать, забоялся – тотчас в заговоре и сила пропала! – сказала Алена.

– А кто тебя научил тому заговору?

– Сама составляла, боярин. Своим умишком на свете жила...

– "Встану благословясь, пойду перекрестясь... – перечитал боярин, – на дворян-бояр, на всех сатанинских детей!" Обольщала, проклятая ведьма! – заключил Долгорукий и перекрестился.

А перед самой смертью, когда к ее казни согнали народ с окрестных сел и деревень, когда ее возвели на костер, арзамасский протопоп простер в ее сторону крест и воскликнул:

– Кайся, колдунья!

Долгорукому показалось, что по запекшимся кровью губам атаманши и в голубых глазах ее скользнула насмешка.

– А не в чем мне каяться! – сказала она. – Ладно я воевала. Кабы другие все атаманы, как я, дрались, то показал бы ты задницу нам, Долгорукий!

«Мужам позавидовать, как легла на костер бесстрашно!» – подумал о ней воевода.

– Рано ли, поздно, а к правде народ придет и побьет всех извергов окаянных! – предсказала Алена, вися на дыбе.

Но Долгорукий уже был уверен, что скоро, скоро придет конец всем мятежным скопищам. Уже задавили мятеж в Мурашкине, Лыскове, Ядрине, Павлове, в Василе. Теперь еще – в Темникове и Кадоме... Разин сидел в своем логове на Дону, а без его казаков ничто не могло связать разрозненных по уездам мужицких атаманов... Больше и некому воевать и прельщать народ к мятежу, да и казни всех устрашили. Не подняться уж больше им, не занять городов, а в лесах их повыловят скоро... Дворянское государство куда сильнее безумной черни...

Собираясь писать доношение государю, Долгорукий помнил, что царь Алексей не любит известий о казнях, предпочитая вести о ратных победах и описанья того, как бежали мятежники перед дворянским войском, бросая в страхе оружие и на коленях моля о пощаде...

Прежде всего рассказать о взятии Темникова и Кадома.

Долгорукий уже обмакнул перо, чтобы вывести царский титул, как тревожно и сильно заколотили в дверь... Что такое могло стрястись в поздний час?

В двери появился Урусов, живший теперь в том же доме, другую половину которого занимал Долгорукий.

– Только что вора поймали, Юрий Олексич, с прелестным письмом атаманишки Харитонова Мишки. Вести важные в нем, боярин, прочти-ка...

Воевода взял в руки помятый лист сероватой бумаги.

«От Великого Войска честного и грозного, Донского, Яицкого и Запорожского, от атаманов войсковых Михайлы Харитоновича, да Василия Федоровича, да Тимофея Ивановича, да от старшины от Петра Осиповича. Ко всем атаманам, по всем уездам – в Кадомский, Темниковский, Курмышский, Шацкий, Алатырский, Ломовский, Ядринский, Козьмодемьянский, Кокшайский – ко всем крестьянам, чувашам, татарам, мордовцам, черемисам, пахотным и работным людям, ко всей черни. Как к вам вся наша память придет, и вам бы черни со всеми вашими атаманами тотчас идти к нам в полк, в Кадом, на воевод и бояр и на всех мирских кровопивцев. А войсковой атаман Степан Тимофеич из-под Саратова в Пензу будет и наскоре к нам обещал, да указал атаман до его приходу по-прежнему города брать и воевод и всех ненавистников кажнить».