Степан Разин (Казаки)

Степан со сдержанным бешенством оглядел свои сильно поредевшие ряды. Невелика была его сила. Люди, синие, рваные, горбились под косым холодным дождём, лошади жмурились, и бешеный ветер отдувал в сторону их хвосты и гривы… Нет, силы не чувствовалось.

– Негоже, крёстный… – крикнул он. – Такие же казаки… Давай соберём круг, потолкуем, подумаем…

– Нет, сынок, толковать нам теперь с тобой не о чем… – отвечал Корнило. – Распускай голоту свою и неси на круг повинную голову…

Степан круто выругался и погрозил плетью. Казаки на стенах засмеялись обидно. Он разместил своих людей по хатам и сараям на берегу, за стенами. Безрезультатные переговоры шли день, два, три.

– Ну, погодите же, мать вашу растак!.. – погрозил Степан кулаком на стену. – Вот придёт тепло, соберётся народ опять ко мне, и тогда мы с вами ещё потолкуем… Эй, ребята, на коней!..

И, оскользаясь в чуть оттаявшей грязи, голота, скукожившись на сёдлах, мокрая, злая, потянулась на Кагальник.

– Охо-хо-хо-хо… – вздохнул кто-то, шутя с горя. – Теперь вся наша надёжа на жида только: много ли он нам денег наделал?…

Но когда пришли они в Кагальник, то там не оказалось ни денег, ни жида: он исчез в первую же ночь…

Матвевна ходила с распухшим от слёз лицом…

XXXVII. Конец Кагальника

Черкассцы поняли, что враг ослаб. Поняли и многие из голытьбы, что какие-то концы близки. Но им всё равно ничего другого, как продолжать, не оставалось. Впрочем, некоторые скрылись из Кагальника неизвестно куда. На удивление всех особенно храбрился Трошка Балала. Когда разведрилось, он сказал, что ему надо пойти в степь поискать каких-то корней, которые от ран помогают. И, действительно, проболтавшись довольно долгое время в степи, он вернулся в Кагальник с какими-то узловатыми, сочными корнями, которые и развесил сушить на солнце…

Черкассцы, тотчас по отходе Степана, послали в Москву гонца с подробным отчётом о донских событиях. И как ни боялись казаки вмешательства Москвы в донские дела, они впервые за все существование казачества обратились к Москве с просьбой прислать им на помощь ратную силу, чтобы поскорее покончить с голытьбой и всем этим шатанием. И вот истомлённый гонец вернулся: Посольский приказ, ведавший сношениями с Доном – во главе приказа всё стоял боярин Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, – отписывал казакам, чтобы они сами чинили над голотой промысел и доставили бы Степана в Москву на расправу. А на подмогу им велено князю Ромодановскому отправить стольника Косогова с тысячью отборных рейтаров и драгун…

Вместе с этим распоряжением привёз гонец Корниле грамотку от его дружка, молодого, но толкового и обделистого дьяка Шакловитого, который всегда сообщал ему о разных московских новостях, интересных для Дона.

Корнило сидел с гонцом, – бойким, смышлёным Авдейкой, племяшом своим, – в начисто выбеленной горнице и внимательно читал послание Шакловитого. Горница была убрана скромно. На стене, на персидском ковре, висело оружие дорогое, до которого Корнило был охотник. В переднем углу, под многочисленными образами, украшенными бумажными цветами и чудесно расшитыми полотенцами, лежала булава, знак атаманского достоинства. Корнило водил скотину, лошадьми занимался, и рыбные тони имел, и деньжонки у старика были, но он был человеком политичным, «ести» своей не показывал и жил скромно.