Степан Разин (Казаки)

И она с низким поклоном подавала дьячку чарку запеканки, от которой сладкий дух распространялся по всей хате, а Панфил долго потом с удовольствием обсасывал усы.

Казаки больше не приставали к заметно подросшему парнишке, хочет ли он в казаки, и не заставляли его казать язык, – он уже понял, что всё это на смех и не поддавался, – а если начинали они очень уж приставать к нему, то он, хмуря бровки и картавя, садил такой крутой матерщиной, что все просто за животики хватались: ну уж и дошлый же парнишка!..

И, наконец, раздался заветный крик: едут!

Весь Кагальник высыпал из хат и землянок к перевозу. Казаки возвращались верхами и пешем, а за ними шёл обоз. Но было казаков немного: одни с пути розно разбрелись, другие в Царицыне остались, третьи на Астрахань подались. Впереди станицы на царском аргамаке, – уцелел только один, а остальные без ухода настоящего подохли, – ехал атаман. Голова его была всё ещё перевязана, а левая нога густо обмотана тряпьём. Он заметно похудел, и глаза его горели мрачным огнём. Станичная старшина встретила его у перевоза хлебом-солью, слышались редкие голоса: «Батюшка, кормилец наш…», но восторга первых дней не было. Степан проделал всю обряду встречи, как полагается, до конца, перецеловался со старшиной, раскланялся с казаками и сразу же направился к себе погреться – было очень сиверко, и с неба сыпалась крупа – и отдохнуть.

Раскрасневшаяся Матвевна, прифрантившиеся детишки и самодовольный Фролка встретили его у ворот. Степан бросил было на Фролку сердитый взгляд за его самовольство, но тут же и осёкся: ведь и он возвращается битым… Но целая груда тайных грамот со всех концов России, которые тут же передал ему Фролка, и известие, что его давно уже поджидают гонцы от Серка, Дорошенка и из Москвы, сразу же сказали ему, что дело его не кончено. И он подбодрился…

Он, повеселев, шагнул в избу, поздоровался ещё раз со всеми добрым обычаем и всех оделил богатыми гостинцами. На столе под образами уже приготовлен был почестный пир для него и всей старшины. Посередине стола красовался костяной Царьград.

– Ну-ка, гости дорогие, милости просим нашего хлеба и соли откушать… – поклонился он старшинам.

– Атаману первое место и в бою, и за столом… – сказал кто-то. – Садись под образа, Степан Тимофеич, а мы за тобой…

Степан, садясь, задел раненой головой о лампадку и, с досадой сорвав её с тоненьких медных цепочек, швырнул жене:

– Нужно вот тебе эти цацы-то развешивать!..

Все тесно усаживались за стол, внимательно наблюдая украдкой, как бы не сесть выше, чем полагается. Не хватало только гонца от Серка: запорожец уже две недели пил мёртвую и никуда не годился. Первую чарку выпили с благополучным прибытием и с аппетитом принялись за еду: Матвевна в грязь лицом не ударила… За царя не пили, потому что теперь это, как все понимали, было уже не нужно: ежели идти уж, так напрямки, а то одна волынка получается…

– Ну, ребятушки… – проговорил Степан, налив по другой. – О беде нашей вы, знамо дело, уже слышали, и бобы нам разводить нечего… Всё дело в том, что мы на низу больно долго тогда проволынились и дали Москве время собрать силы. И на этом конец разговору. Не назад нам нужно смотреть, а вперёд, на предбудущее… Так ли я говорю?

– Так… Правильно!.. – одушевленно загудела застолица. – Слюни распускать нечего. Дали промах, поправляться надо…

– Ну, вот… – сказал Степан. – Так вот и давайте думушку думать о том, что делать нам… И надо разбирать дело без страху, а глядеть правде в глаза прямо, по-казацки. Теперь Москва нас и здесь в покое не оставит, а пошлёт ратную силу и сюда промышлять над нами. Так заместо того, чтобы ожидать по-бараньи, пока нам ножом по горлу полоснут, нам лучше самим постараться, как бы их выпотрошить. Так ли?

– Так… Верно… Что правильно, то правильно… – подхватили дружно старшины. – Ишь, сколько грамот-то со всех концов тебе нанесли – дружков у нас везде довольно… Говори дальше…

– А ну, сперва ещё по чарочке… За вольное казачество наше!..

Все шумно и воодушевлённо выпили. Матвевна была недовольна: опять эта волынка затирается!.. Нет, надо будет разговорить Степана… она подала на стол жареного поросёнка. Были Филипповки, скоромиться ей было противно, но она скрепя сердце подчинялась новым порядкам, хотя сама скороми не ела и детям не давала.

– Так вот… – сказал Степан, крепко хрустя хрящиком. – А для того, чтобы боярам потроха выпустить, нужно нам допрежа всего видеть, как обстоят наши дела по другим местам. И прежде всего, знамо дело, на Дону, в Черкасском. Слышал я, что там наши кармазинники опять голову подняли…

– Еще как!.. – заговорили злобно казаки. – И всё с Москвой грамотами ссылаются…

– Погоди. Рассказывай кто-нито один… Ну, хоть вот ты, дядя Ерофей…

Ерофей – краснорожий казачина с бородой на два посада и с наглыми, всегда точно пьяными глазами – расправил свою бороду и откашлялся.