Степан Разин

– Верное слово мое, боярин!.. – не робея, сказал о. Евдоким. – Из Москвы мы шли да вот и попали в эту воровскую кашу. Гоже вы им насыпали – теперь помнить будут! Ишь, что надумали, собачьи дети… А насчет меня не сумлевайся: меня и боярыня Феодосья Прокофьевна Морозова знает хорошо, – только что у нее с недельку прогостил, – и родича твоего, тестя царева, сколько раз у государя наверху встречал… Меня и царь, батюшка знает – сказки ему по ночам на сон грядущий рассказывал… Как же!.. Какие мы воры?.. Мы так, от монастыря к монастырю, от угодника к угоднику…

А Петр только смотрел на воевод своими горячими, все более и более теперь скорбными глазами.

Знакомые московские имена, верх государев и на вид, в самом деле, на воров как будто не похожи… И Борятинский и Милославский были так счастливы своей блестящей неожиданно-легкой победой, – они думали, что сопротивление будет много крепче, – что не захотелось им на душу греха попусту брать, и они только рукой махнули: проваливай да подальше, a то бы как грехом тут не задело!..

– С десяток отделить, – приказал Борятинский, – а остальных всех гони в город, на площадь. И там ждать меня…

У берега стоял чей-то плот бревен. По приказанию князя на нем была тут же поставлена виселица, и десять человек – среди них был и царевич Максимка – повисли на перекладине.

– А теперь пусти плот и пусть плывут так на низ… – велел князь.

И плот медленно заколыхался по угрюмой, дымной Волге.

Убитые все тоже были сброшены в реку: пусть на низу они расскажут всем о силе московской…

Весь день и в посаде, и в городе шла неустанная потеха: одних казаков расстреливали, других четвертовали, третьих развешивали вдоль крутого берега на виселицах-скородумках. Симбирск от ужаса и дыхание затаил. А из слобод, под дымом угасающих пожаров, уже шли с хлебом-солью белые из лица люди бедного звания и несли великому государю свои головы: хошь – казни, хошь – милуй… Князь Борятинский приказал с каждой слободы взять по человеку и отстегать его кнутом, а остальных всех помиловал и приказал батюшкам привести их к кресту на верность великому государю.

А Милославский уже писал в воеводских хоромах подробное донесение в Москву. Он уверял, что всему разорению синбирскому виной казанский воевода кравчий князь Петр Семенович Урусов с его медлительностью: все раззорение от его нерадения к великому государю учинилось…

Урусов был вскоре смещен, и начальником над всеми вооруженными силами, действовавшими против воров, был назначен князь Юрий Долгорукий.

XXXI. Под грозой

Весть о разгроме Степана раскатилась по всему Поволжью. На мгновение все точно задумалось, но тут же огни восстания разгорелись с еще большей силой. Весь огромный край от Волги до Оки горел. На севере восстание перебросилось за Волгу и докатилось до самого Белого моря, до Соловков. Бурлила вся Малороссия. Хватали людей на улицах Москвы и в украинном Смоленске. Москва ахала: неложно, белый свет переменяется!..

Но ратные воеводы уже делали свое дело. Князь Юр. Борятинский, расправившись с ворами в Симбирске, пошел своими полками в Алатырский уезд, где скопилось больше 15 000 мятежников. Он нашел их на берегу реки Кондарати, под селом Усть-Урень. «Велик был бой, – доносил он в ставку князя Юр. Долгорукого, – стрельба пушечная и мушкетная, беспрестанная и я тех воров побил и обоз взял да одиннадцать пушек, да 24 знамени и разбил всех врозь. Побежали они разными дорогами и секли воров конные и пешие, так что в поле, в обозе и в улицах Усть-Уреньской слободы за телами нельзя было проехать, а крови пролилось столько, как бы от дождя большого ручьи потекли». И часть пленных была предана казни, а остальные приведены – православные к кресту, а язычники к шерти.

Этот разгром навел такой страх на повстанцев, что жители взбунтовавшегося Алатыря вышли навстречу победителю с повинной, неся образа и хоругви. За Алатырем повинилась Корсунь и все мятежные села вокруг. И опять казни и присяга. Но когда войска князя Борятинского продвинулись вдоль Симбирской Черты к Пензе, здесь, в тылу, снова загорелось восстание. Князь отрядил в тылы думного дворянина Леонтьева с ратной силой. Мятежники около с. Апраксина были разбиты снова, зачинщики казнены, и так как действительность и прочность присяги была очевидна, то батюшки снова заставили повстанцев целовать крест, а те, целуя крест, думали, как бы снова извернуться да ударить по ненавистным…

Восстание пылало на сотни верст вокруг. Повстанцы всюду и везде изводили «крапивное семя», уничтожали тех господ, которые были «облихованы миром», старательно, с восторгом безграничным жгли всякие бумаги и всюду вводили казацкий порядок. В особенности много хлопот доставляла воеводам небольшая, но очень подвижная шайка полковника Ерика, который отделился от Степана еще в Симбирске и так и не возвращался туда. Другим значительным отрядом повстанцев, действовавшим вокруг Темникова, командовал поп – или, точнее, распоп, т. е. бывший поп, – Савва.