Степан Кольчугин. Книга первая

Коротконогий мужик, от которого пахло погребом, негромко сказал:

— Всех довела шахта — и людей и скотину.

Днем мать собралась к Степкиному крестному — Андрею Андреевичу. Она надела высокие ботинки, собиралась деловито, точно шла не в гости, а по какому-то важному делу.

Андрей Андреевич, мастер мартеновского цеха, жил в собственном домике по другую сторону завода, где стояли чистые «четырехрублевые» балаганы старших рабочих, домики мастеров и «стеклянные» дома англичан. Внутри было очень красиво: стояло много невиданной мебели, серебряная кровать, шкаф с зеркалом, на стене висела картина в золотой раме. У рамы был отбит угол, и Степку очень удивило, что под золотом виднелась известка, а из нее торчала соломина.

— А, мадам Кольчугина, кума, — сказал Андрей Андреевич, — с праздником, Христос воскресе!

Хозяйка сонно проговорила:

— Должен к нам сегодня прийти обер-мастер Ричард Петрович с женой, обещался. К вам, говорит, на первый день…

Андрей Андреевич подошел к окну и, глядя на дорогу, сказал:

— Что ж, надо угостить гостью.

— Вы уж извините, — сказала хозяйка, — не хочется из-за одного человека беспорядка на столе заводить. — И все перешли в кухню.

Степке стало жалко мать. Она сидела на краешке стула, говорила осипшим голосом, все поглядывая на Андрея Андреевича.

Когда Андрей Андреевич спросил:

— Что, мальчик, скучаешь за папкой? — Степа сердито посмотрел на него и ничего не ответил.

Андрей Андреевич вздохнул.

— Да, судьба играет с человеком.

Но вот на дворе залаяла собака, и хозяева пошли к двери.

Гости зашли на кухню. Андрей Андреевич, увидя, что они в нерешительности смотрят на Кольчугину, не зная, здороваться ли с ней, торопливо сказал:

— Это ничего, ничего, — и махнул в сторону Степки и его матери рукой.

Выйдя на улицу, мать оглянулась и сказала:

— Сволочи, благодетели! И за людей нас с тобой не считают. — Лицо у нее было красное не то от выпитой водки, не то от обиды. Громко, с вызовом, она проговорила: — Мой муж в заводе работал, теперь я работаю, мы рабочие люди, а не холуи.

Когда они вернулись, в доме все были пьяны. Ухали гармошки, люди кричали песни. В одной комнате плакала женщина, в другой ругались, в третьей хохотали, кто-то плясал, и стекло в лампочке дрожало, точно от страха.

Казалось, что сам дом был пьяным великаном.

— Взбесились, проклятые, — повторял Степка материнские слова, проходя под окнами соседей.

Федор Козин ударил отца ножом. Старик выбежал во двор, размазывая кровь по лицу. Сын, спотыкаясь, тяжело волоча ноги, пошел за отцом. Казалось, вот-вот спи схватятся, но, Подойдя к отцу, Федор повалился на землю.

— Простите меня, папаша…

Но больше всего удивил Степку Афанасий Кузьмич. Нарядная рубаха его была запачкана, аккуратная бородка растрепалась.

— Разве мы можем гулять? — крикнул Афанасий Кузьмич. — Мы не можем гулять!

Степке стало тоскливо, и он пошёл в комнату.

Мать сидела у закрытого окна и, опершись локтями на подоконник, смотрела на двор. Потом она повернула к Степке лицо, и столько в нем было усталости, равнодушия, что казалось, от этого лица и глаз стало в комнате темно и холодно.

Утром, когда Степка еще спал, зашла тетя Нюша.

— Ольга, — сказала она, — пропади они с их праздниками! Пойдем в лес, яичек возьмем, пирога… На весь день.

Мать посмотрела на нее и вдруг сказала:

— Ей-богу, пойдем. Вставай, Степка.

Степка торопливо одевался, совал в карманы важные и нужные вещи: лезвие ножа, кожаный ремешок, тяжелый чугунный шарик.

Вскоре они уже шли по улице. Поселок отсыпался после вчерашнего пьянства. Даже завод молчал в это тихое утро. Они миновали мучные лабазы, обогнули завод и вышли на дорогу.

За девять лет своей жизни Степка ни разу не был в лесу. Он шел то впереди женщин, то далеко отставал от них, ковыряя ножом землю, собирал камешки.

Из черной влажной земли торчали свернутые зеленые листья, на толстых ножках росли голубые и белые цветы.

— Сте-е-пка! — кричала издали мать.

Навстречу ехала крестьянская телега. Молодой парень лежал на сене, подперев скулы ладонями. Он был такого большого роста, что ноги у него свешивались за телегу и болтались во все стороны при толчках.

— Эй, бабы, — зевая, проговорил он, — давайте христосоваться.

— Иди, иди, милый, похристосуемся, — сказала мать и погрозила ему кулаком. Степка никогда не слышал, чтобы она смеялась так громко и весело.

В лесу Степка совсем ошалел. Собственно, это был не лес, а большая роща. Росли тут молодые невысокие дубки, осины, клен. Деревья уже покрылись маленькими чистыми листьями, одни лишь дубы стояли в прошлогодних порванных лохмотьях. Земля, нагретая солнцем, была теплой, пахло прелыми листьями. И отовсюду, как и в степи, упрямо лезла, подымая темную корку листьев, молодая яркая трава. Черный муравей вползал на травинку, и она раскачивалась, как клен во дворе, когда на него залез пьяный черноусый поляк, с которым гуляла тетя Нюша.

Женщины распустили платки, вытирали потные, красные лица.

— Вот он, божий свет, — сказала тетя Нюша.

Мать ничего не ответила, она только оглядывалась и дышала шумно и глубоко.