Степан Кольчугин. Книга первая

За зиму он много успел в своих занятиях с химиком. Почти каждый вечер сидел Степан за книгой. Математика ему давалась очень легко; он уже проходил алгебру и геометрию, читал физику Краевича. Химику нравилось, что Степан все прочитанное и все узнанное старался обратить к объяснению работы домны. Степан сделал чертежик со схемой подачи дутья и отвода доменного газа, разбирался в составлении шихты, представлял себе ход химического процесса восстановления руды. Два человека объясняли ему работу домны: Алексей Давыдович и старший горновой. Он видел, что каждый из них обладает большим знанием, что часто они об одной и той же вещи говорят одно и то же, но разными словами. Но иногда их взгляды были противоположны в самом существе своем, и Степана волновало, что он не может понять, кто же из них прав. Как-то он. попробовал заговорить с Мьятой о том, как горячий газ — окись углерода — отнимает у руды кислород и при этом высвобождается чугун. Мьята презрительно посмотрел на него и сокрушенно сказал:

— Эх ты, ей-богу, от кого только наслушался!

И он начал говорить о домне, как в свое время говорил о шахте Кошелев, сторож с динамитного склада. Степан слушал молча, не возражал, хотя сразу сообразил, что старик заврался, мелет чушь. Но он отлично помнил, как Мьята справился с расстройством хода домны, переспорил инженера и не дал образоваться грозному для всех доменщиков козлу.

То, что рассказывал о доменном процессе химик, поражало ясностью и простотой. Все сразу делалось понятным, и сердце невольно усиленно билось при мысли, что люди силой разума сумели проникнуть в огненную печь, понять, разъяснить все, что происходит с темной массой руды, кокса, флюсов под действием горячего вихря, мчащегося от фурм. Но химик иногда не мог ответить на простой вопрос, а Мьята почти каждый день вспоминал, что после аварии, когда печь уже давно работала, из лаборатории принесли анализ, и Абрам Ксенофонтович, не поглядев даже в бумажку, скомкал ее и кинул в шлаковый ковш.

— Вот это подсобил твой лысый, — говорил Мьята.

Степан видел, что, приходя на домну, Алексей Давыдович вздрагивал, озирался; особенно неприятно было то, что рабочие замечали его робость и насмешливо переглядывались. Так Степан и не мог разделить домну между двумя этими людьми. Но если здесь он любил их обоих, преклонялся перед властной силой Мьяты и казавшимися ему необъятными знаниями химика, то были на заводе другие люди, вызывавшие в нем не любовь, а презрение. Они были хозяевами. Он не мог без смятения думать, почему инженер Воловик, едва не погубивший печь, смог уволить Мьяту и тот ходил две недели в контору. Он слышал, как Фищенко рассказывал об этом случае Абраму Ксенофонтовичу: вся история казалась такой смешной, что мрачный, меланхоличный Фищенко смеялся, рассказывая ее. Директор не захотел увольнять старого рабочего, полезного своим большим опытом; он переговорил с начальником цеха, потом вызвал обер-мастера и сказал ему, чтобы Мьята пошел к Воловику просить прощения за грубые слова и неподчинение. Мьята сперва куражился, сказал, что уйдет на другой завод, но Фищенко его припугнул, обещал через полицию извещать, куда бы он ни поступил, что уволили за бунт. Тут еще старуха хозяйка стала просить его. Мьята подчинился, пошел извиняться и от неловкости, войдя в контору, споткнулся, упал перед Воловиком. После этого он пил неделю, разговаривал с птицами, жаловался им на подлость жизни…

В начале февраля Степан видел одного из хозяев завода — маленького старичка с бледными бритыми щеками. Он, видно, говорил совсем тихим голосом, так как высокий Сабанский каждый раз наклонялся к нему, чтобы расслышать слова. Было странно видеть всемогущего директора наклонявшимся к старичку и вытягивающим шею. Абрам Ксенофонтович после работы с восторгом рассказывал, что старичок этот имеет восемь миллионов рублей, живет большей частью за границей и, в отличие от директора, получающего жалованье, живет «на прибыли».

— Прибыля со всего завода. Кто что ни делает, а ему прибыля! Директор старается — ему прибыля, новую печь в мартене построили — опять прибыля, руду дешевую поставили — снова прибыля.

— Человека убило — и ему прибыля, — вставил Очкасов.

Находившийся в восторге Абрам Ксенофонтович не расслышал и подтвердил:

— Верно, верно, от всего…

— А от забастовки в пятом годе? — спросил Степан. Абрам Ксенофонтович посмотрел на него, потом на других рабочих и вдруг увидел по их лицам, что они совсем не разделяют его восхищения.

— Оттого, что тебя в шею погонят с завода, — сказал он.

— Нет, правда, я спросить хотел только, — сказал Степан.

Абрам Ксенофонтович хорошо знал этот сдержанно-насмешливый тон, внешне простоватый, которым иногда разговаривали рабочие, и очень не любил его.

— Смотри, Кольчугин, — сказал он и погрозил пальцем.

— Чего, куда? — спросил Степан и, продолжая игру, оглянулся в ту сторону, куда указывал мастер.

— Смотри, уволят; придешь просить — вот тогда тебе будет, — сказал Абрам Ксенофонтович и показал Степану кукиш.

«Кто их тут, подлецов, мутит?» — подумал он, отходя.