Степан Кольчугин. Книга первая

— Ах ты, сукины сыны! — снова сказал Савельев и прикрыл ладонью стакан, показывая этим, что чаепитие закончено. — Толк-то — толк, может быть, и выйдет, а бестолочь останется, это самое главное, вот в чем беда!..

— И я говорю, — сказала Марфа. — Вот сколько живу, такого не было, чтобы на извозчике забирали.

— На работу мне нужно, — проговорил Савельев, вставая, и, подойдя к Марфе вплотную, негромко сказал: — Что ж, тетя Марфа, поговорю кое с кем из наших прокатчиков и токарей, в город схожу. А насчет толка тут наперед ничего не скажешь. Спасибо, что зашла, память дорогая твоя для меня.

— Ладно, чего уж, — сказала раздосадованная Марфа и сердитая пошла к дому.

Ей показалось, что она совершенно напрасно пошла к Савельеву.

— Испугался, черт, — сердито бормотала она, — книжки, вишь, читает, шкафчик завел!

А больше всего сердило Марфу, что Савельев не предложил ей выпить чаю.

— Черт, заглушил самовар и пошел в завод. Кипятку, что ли, для меня пожалел?

В полуторачасовой обеденный перерыв сперва в механическом, а потом вдруг во всех цехах стало известно, что Ольга Кольчугина арестована. Рабочие толпами собирались на заводском дворе, шумели, волновались, кричали.

— Что ж, мать к сыну в больницу пройти не может? За то, что мать дитя свое любит, в тюрьму сажают — так, что ли? — кричали мастерам, пытавшимся успокоить рабочих.

Обеденный перерыв подходил к концу, а толпа не расходилась, и все громче раздавались голоса:

— Пусть отпустят, а то бастовать будем!

— Забастуем! Верно, забастуем!

В это время закричал мастер мартеновского цеха Андрей Андреевич:

— Слушайте, слушайте. Я только из конторы. Вот вам директора слово. Полицию, сказал, в завод не допустит, пускай придут к нему представители, а остальные — на работу.

В делегацию вошло три человека: Савельев, еще один токарь из механического и горновой Мьята.

Директор принял делегатов, усадил их и выслушал.

— Господа, — сказал он. — Я возмущен не меньше вас. Даю вам честное слово, что я сделаю все возможное, чтобы эта женщина была выпущена на свободу.

В присутствии делегатов он вызвал секретаря и велел ему связаться по телефону с приставом. И делегаты, затаив дыхание, слышали, как из соседней комнаты раздавался голос директора, говорившего в телефон:

— Это уязвление чувства человеческого достоинства, моего, моего достоинства. На моем заводе женщин не судят за то, что они любят своих сыновей! Вы слышите меня? Если этот довод для вас недостаточен, то я тотчас телеграфирую министру.

Делегаты слушали и поглядывали в окно на толпу рабочих, ожидавших окончания переговоров. Вероятно, и директор, разговаривая с приставом по телефону, поглядывал в окно.

Но делегаты не могли слышать, как Сабанский, действительно искренне возмущенный арестом Кольчугиной, после сказал секретарю:

— Савельев этот, что ли, по-моему, политически неблагонадежен, держатель красного товара. Сообщите этому болвану приставу…

Вечером Ольгу выпустили, и она, не заходя домой, пошла прямо в больницу на свидание к сыну. А Марфа долго еще ругала токаря Савельева.

XIV

Прошло уже около недели со дня приезда Сергея Кравченко в Киев, но поэтическое чувство новизны и прелести, охватившее его в тот момент, когда, выйдя из вагона, он увидел великолепную Безаковскую улицу и окна многоэтажных домов, зажженных утренним солнцем, не только не ослабло, а, наоборот, стало еще более сильным. Множество новых людей — знакомые тетки, студенты, шумевшие в полутемных прохладных коридорах университета, бродившие по холмистому университетскому саду, густо заросшему деревьями и кустарниками, профессора, читавшие первые лекции, — все это восхищало и радовало его.

Анна Михайловна снимала две комнаты в маленьком одноэтажном доме на Жилянской улице. Дом стоял в середине фруктового сада. Яблони и груши с толстыми искривленными стволами,» устав долгие годы держать на весу свои могучие, тяжелые ветви, тянулись к земле: они были так стары, что почти не давали уже плодов. Забор вокруг сада местами прогнулся, и поддерживающие его столбы подгнили; под забором в тени пышно и густо росла крапива. Самый дом был, видно, очень стар — его фундамент осел, и маленькие окна, наполовину закрытые кустами сирени, находились почти на уровне земли. Все производило в этом дворе впечатление дряхлости и запущенности. И было удивительно, что в старом доме большей частью жили молодые, веселые люди, любители петь хором украинские песни, шумные и страстные спорщики — студенты и курсистки Высших медицинских курсов, статистики из земской управы, фельдшерицы, учительницы.