Степан Эрьзя

Ночью Степану показалось, что в комнате он не один, на другом таком же диване спал кто-то еще. Он подумал, что это, по всей вероятности, мужчина, включил свет и стал шарить в карманах тужурки — ему хотелось курить. Набив трубку, он прошел в лоджию и непроизвольно взглянул на соседний диван. На нем в пестрой ночной пижаме со сбитыми к ногам простынями лежала женщина. Лицо ее наполовину было скрыто спутанными волосами, упавшими на лоб и глаза, виднелся только рот, большой и открытый. Во сне она слегка всхрапывала. Степан сразу узнал, что это не графиня, и ему почему-то сделалось не по себе. Он быстро выключил свет и вышел в лоджию. По Гранд-каналу медленно проплывали редкие гондолы с фонарями на носу и корме. От воды веяло прохладой и пахло морем. Судя по редким гондолам, должно быть, было очень поздно. На противоположной стороне канала окна дворцов зияли темными проемами и лишь кое-где слабо светились желтоватыми и синими ночниками. Степан выкурил трубку, но возвращаться в комнату ему не хотелось. Он так и простоял у парапета лоджии до самого рассвета.

За утренним кофе графиня извинилась перед Степаном, что положила в одну комнату с ним даму, так как многие гости остались ночевать, а места у нее мало.

— А вам бы следовало поухаживать за ней, она стоит того, чтобы за ней ухаживали. Она, как и вы, одинока, — добавила графиня со слащавой улыбкой.

Степан подумал: «Черт возьми, мне ее, оказывается, подсовывали...», и его передернуло. К себе в гостиницу он вернулся слишком поздно и не застал Уголино. Тот с утренним поездом уехал в Милан, оставив записку, в которой писал, что дела не позволяют ему больше задерживаться на выставке.

В Венеции Степан прожил больше месяца, почти каждый день бывая у графини. Круг ее гостей был постоянным. Изредка появлялись новые лица, но вскоре исчезали. Возле графини все время крутился некий смазливый господин, которого все называли маркизом. Одет он был всегда в черную тройку, изысканно вежлив и изрядно нахален. На груди у него подпрыгивал на тонкой ажурной цепочке монокль, которым он почти никогда не пользовался. В первое время Степан думал, что маркиз — муж графини, но потом сообразил, что тогда она тоже должна быть маркизой. Как оказалось, он был у нее учителем живописи, на самом же деле — любовником.

Степан, конечно, мог бы уехать из Венеции вслед за Уголино, у него не так много было денег, чтобы бездельничать. Но графиня, узнав о его финансовых затруднениях, предложила сделать с нее мраморный бюст. Степан не отказался, и через несколько дней этот бюст из чистого карраского мрамора уже красовался у нее в будуаре. Правда, деньги она ему отдавала по частям, при этом шутливо замечая:

— Чтобы вы от меня не убежали, а находились всегда рядом. Как знать, может, от живописи меня потянет к скульптуре...

Степан поверил ей и однажды осмелился признаться, что готов всегда быть рядом, если она действительно соизволит заняться скульптурой.

— Еще не подоспело время, мое сердце пока занято живописью. Но в будущем, даю вам слово, господствовать там будет только скульптура, — проговорила она с еле уловимой джокондовской улыбкой.

Разговор происходил в ее спальне, куда Степан, как близкий друг, имел доступ.

— А пока что займитесь моей подругой, она тоже увлекается художествами, — посоветовала графиня. — Я не понимаю, чем она вам не понравилась?

— Видите ли, — сказал Степан серьезно, но со смехом в душе. — Днем на нее я не догадался посмотреть, все смотрел на вас, а ночью, признаться, не разглядел.

— Ну, милый мой, ночью только кошки серы, а женщины все хороши, — сказала она, заканчивая разговор шуткой.

«И везет же мне на немок!» — злился Степан, уходя от нее. Графиня Альтенберг и ее подруга, та, что спала в одной комнате с ним, были по их словам, немками, родом из Триеста. Но Степан в этом сильно сомневался, уж очень хорошо она говорила по-русски.

Ореол, которым Степан мысленно окружал графиню, понемногу стал тускнеть. Он все чаще подумывал о возвращении в Милан, в свою мастерскую, к оставленной работе. Хватит, и без того достаточно побездельничал. Наконец он решился окончательно и перед отъездом зашел проститься с графиней. Вместе с тем надеялся, что она, возможно, соизволит рассчитаться с ним за бюст. Но денег она ему дала ровно столько, сколько стоит проездной билет до Милана, а остальные обещала прислать по почте, сославшись, что у нее сейчас нет наличных. Таким образом, Степан выехал из Венеции без единого чентизима в кармане, но с большой пачкой газет, которые пестрели его фотографиями и на все лады прославляли его имя.

2