Степь да степь кругом...

Или же, например, назвав на какой-нибудь праздник полный дом гостей (своих и Сашиных родственников), она, незадолго до их прихода, вдруг принималась говорить мужу, что все они мерзавцы. Между прочим, приходят, чтобы пожрать на халяву. Это было нелогично, так как и с той, и с другой стороны родственники были весьма состоятельные и далеко не голодные. А когда муж становился к плите, чтобы организовать праздничный стол, Раечка тыкала пальчиком то в говяжий подбедерок, то в отливающий серебром бок благородной рыбы, выговаривая Саше за то, что он готов потратить последние деньги, лишь бы перед этими паскудными гостями «блеснуть яйцами». Доведенный до бешенства, Саша срывал передник и убегал в комнату, где воображение тут же начинало рисовать ему страшную картину: гости приходят к пустому столу и смотрят на него, Сашу, между прочим владельца ресторана, осуждающими глазами. Можно, конечно, было бы пригласить их в «Шени дэда», но, по мнению Раечки, это обошлось бы гораздо дороже. Поиграв желваками несколько недолгих минут, Саша вздыхал, вновь надевал передник и возвращался на кухню, где как ни в чем не бывало эстетствовала рядом с рыбьим трупиком Раечка: курила тонкую сигарету через длинный мундштук и пила крепкий кофе из крошечной фарфоровой чашечки.

На грани провала

Родственное застолье в доме Раечки и Саши обычно напоминало заседание Общественной палаты Российской Федерации. Обсуждались важнейшие вопросы — предоставлять ли независимость Косово, бомбить ли Ирак, как прижучить Польшу и Чехословакию, если они посмеют разместить на своей территории ракетные комплексы ПРО, которые предназначены якобы для того, чтобы перехватить ракеты, посланные в Америку Северной Кореей.

Между прочим, последний вопрос вызывал наибольший ажиотаж, потому что корейские родственники Саши подсознательно олицетворяли Раечкину родню с Америкой, которой те, по их мнению, сочувствовали. Обычно спокойные и уравновешенные, Паки, приняв рюмку-другую, вдруг обижались на Фраерманов, явно настроенных против Северной Кореи, и советовали им катиться из России хоть в свои любимые Штаты, хоть в Израиль. «Вот гады, — мрачно думал Саша Пак про Фраерманов, — наши ракеты сбивать хотят!» — забывая о том, что сбивать пока нечего, да и вряд ли будет что. «Не по Сеньке шапка», — подытоживал XXL, полагавший, что в бюджете Северной Кореи вряд ли имеются средства на такую роскошь, как баллистические ракеты. Фраерманы в свою очередь, багровея лицами, предлагали Пакам покинуть территорию если не России, то для начала Раечкиной квартиры, забывая о том, что она приватизирована на двоих. «Поезжайте, поцелуйте своего Ким Чен Ира!» Вспыхивала перебранка, которую Раечке обычно удавалось потушить тостом: «Ну, давайте за дружбу народов!» Корейцы с евреями неохотно чокались, выпивали в мрачном молчании, некоторое время обиженно закусывали, а потом, смягченные великолепной Сашиной стряпней, переключались на экономические и морально-этические проблемы, имеющиеся в России, на чем и мирились. «Худой мир лучше доброй ссоры», — готовил шифровку XXL.

— Иногда создается впечатление, что нами руководят инопланетяне, — произнес как-то во время застолья Раечкин дядя, известный в городе психиатр Михаил Иванович, для домашних же — просто дядя Мишук.

Здесь надо оговориться, что Ивановичем Миша Гильдентуллер стал еще в 1952 году, когда его папу, незабвенного Исаака Моисеевича, арестовали по делу врачей-вредителей. Потом папу, правда, реабилитировали, но Миша обратно в Исааковичи не пошел, так и остался Ивановичем…

«При чем здесь инопланетяне?» — одновременно насторожились XXL и его конкурент.

— Если бы наше правительство имело земное происхождение, оно бы любило свой народ, понимало его, — развивал мысль Мишук. — У меня же создается впечатление, что те, кто нами руководит, прибыли откуда-нибудь из глубин Галактики и теперь пытаются извести нас под корень. Они не понимают наших проблем, а главная их задача — набить карманы.

«Пилят сук, на котором сидят», — отметил XXL.

— Ведь что всегда было для русского человека самым главным?

«Что?» — еще больше насторожились пришельцы, надеясь, что дядя Мишук сейчас сформулирует квинтэссенцию загадочной русской души.

— Духовность! Самоотверженность! Доброта! Да! И еще способность сопереживать чужой боли. И уважение к старшим. И любовь к родине.

— Пьянство и лень! — вставила Раечка, с неудовольствием глядя, как дядя Мишук четким медицинским жестом наполняет очередную рюмочку.

— Любовь к хорошей выпивке, — строго заметил дядя, — присуща любому народу. — И, к удовольствию XXL, добавил: — Пей, да дело разумей! А насчет лени — Илья Муромец тридцать лет и три года лежал на печи. И что потом было? Знаете?

— К чему ты это все? — вздохнула племянница.