Степь

Он считал, что все, кто его окружают, в том числе я и забытые миром дальнобои, прущие по темным трассам нелегальную трубу, – босяки. До революции босяками звали разнорабочих, летом они нанимались грузчиками и носильщиками, а зимой попрошайничали и воровали. Александр Куприн пишет, что воровали они неумело, поэтому дебютанты, по его словам, сразу отправлялись в тюрьму. Босяцкие артели ничем не отличались от бандитских шаек. Во главе их стоял старший босяк, он считал выручку, распределял заработанное и судил правых и неправых в споре. Босяки не имели дома и семьи, весь их образ жизни заключался в переходах из одной ночлежки в другую, из района в район, из города в город. Выше всего они ценили свободу, этой свободой и была бездомность.

Было у них и свое собственное представление о справедливости. Максим Горький романтизировал босяков, за это его ценил отец. В своем очерке он писал, что после ночевки с босяками недосчитался двух рубашек. В его походной сумке их было всего три, и босяки распределили имущество попутчика по своей, босяцкой справедливости: взяли по рубашке себе, а третью оставили Горькому. Идея любой работы и накопления излишков сверх надобности была в понимании босяков несвободой, потому что главной целью их труда было прокормиться сегодня, а завтра двигаться дальше. Дорога для босяка не была средством достижения цели, она была смыслом жизни. Отец это чувствовал. Постелив у своего тягача плед и разложив на нем газету, хлеб и горелку для подогрева чая, отец говорил: вот и сюда приехали, видишь, я еду, еду, а приехать никуда не могу.

Он никуда и не хотел приехать. Он хотел ехать. В дни долгих стоянок, отойдя от похмелья, он начинал тосковать по дороге. Поэтому с утра он садился в свою бежевую «девяносто девятую» и ехал в гараж к мужикам. По дороге он покупал арбузы, дыни, консервы, заварку и лимонады. Выставив все это на стол, он садился на покрытое кожзамом сиденье от КамАЗа, служившее скамьей, и курил. В тени акации он неторопливо крошил арбузную мякоть и кончиком ножа выковыривал блестящие семечки из ломтей. Он ел арбуз и, как он сам называл, балакал про свои дела. Когда отрезанное от двухлитровой бутылки дно наполнялось окурками от красного BOND, он шел вытряхивать их в бак. Налив воду в пепельницу, он гладил гаражных псов, истерзанных жарой и уличной жизнью.

Босяцкая этика и образ жизни неизбежно влияли на тюремную идеологию и блатные понятия. Я думаю о том, насколько стар мир, в котором мы живем. Но больше всего меня удивляет его связность. Я тебе это рассказываю, и жизнь отца мне самой становится понятнее. Он родился 1 августа 1967 года в Астрахани, схватки начались с утра, и бабка весь день ходила к соседке, чтобы от нее позвонить. Но соседей все не было. Может быть, она и сама не хотела ехать в роддом. Побродив по квартире, она поставила на пол таз с теплой водой и положила нож на новое вафельное полотенце. Разгуляв схватки по небольшой двухкомнатной квартире, она легла на пол у таза и родила его сама в тишине астраханского пекла.

Он умер 10 сентября 2014 года. Ему было сорок семь лет, но выглядел он как старик. Степь ветром и солнцем объела его и состарила, СПИД привел к параличу части лица и нескольких пальцев на правой руке, менингит разрушил его мозг.

Между этими днями была его долгая темная жизнь. И сам он был частью большого армейского, тюремного, дальнобойного тела. У этого тела длинная история, которая продолжается. Она шла по телу отца и через него протолкнулась вперед. Она началась не вчера. Она началась даже не сто лет назад, а намного раньше, я все всматриваюсь в нее, стараюсь найти начало. Она как трос, пригвожденный якорем ко дну глубокой мутной реки. Вот смотришь на этот трос, и под поверхностью еще можно разглядеть ржавое плетение и растрепанные пряди. Видно и то, как он натянут, с какой силой он держит свой груз. Чем вода беспокойнее, тем сложнее его рассмотреть. В темноте на нем несколько узлов и мелкие затяжки волнуют железную волокнистую ткань. Но этого не увидеть. Частички мертвых водорослей, взметнувшийся ил и другая речная мелочь прячут от меня его тело.

Ты знаешь, меня всегда волновали утонувшие вещи. Ты только представь, сколько всего можно найти на дне Бахтемира: солнечные очки, часы, деньги, рыбацкие лодки и судовые принадлежности. Все это лежит в тихом беспросветном иле. Все это стало ландшафтом мягкого прохладного дна, легкие вещи аккуратно ползут под водой, течение продавливает их вперед к Каспийскому морю. Большие вещи обжили серые раки и жирные медлительные сомы. Все это, сделанное и погубленное человеком, приняло в себя мутное дно и хранит без надежды воспользоваться или применить.

11