Степь

Один из них — старый, страшный… весь обожженный — привязывает к седлу молодую девушку с белым русским лицом. Старик о чем-то неистово кричит, а девушка смотрит печально, умно…» ("Три года", 1895. С., 9, 71).

Не только среди современников Чехова, но и во всей нашей литературе трудно назвать писателя, который в столь ранние годы обладал бы такой широкой начитанностью и такой склонностью к изучению исторических источников и отечественной старины.

У Чехова не было страсти к собиранию чего бы то ни было — коллекций, рукописей, книг; тем не менее в его личной библиотеке хранилось первое издание "Слова о полку Игореве" — в одном переплете с "Поучением Владимира Мономаха". А.С. Суворину он советовал: «Издайте "Поучение Владимира Мономаха". Томик "Дешевой библиотеки" с двумя текстами — славянским и русским, а в конце примечания. Издайте и "Слово о полку Игореве" <…> Издайте "Домострой"» (11 апреля 1889 г. П., 3, 190).

Этот круг чтения, в котором заметное место заняли классические собрания русского фольклора (П.В. Киреевский, А.Н. Афанасьев, И.М. Снегирев, П.А. Бессонов, М. Забылин), должен был отразиться в поэтических мотивах и образах "Степи".50 Но Чехов находил здесь не только созвучные его замыслу настроения, но часто и нужные сведения, тональности, краски. О степных курганах, о каменных идолах, поставленных неведомо кем и когда, он читал, например, в "Изъяснении о некоторых древностях, в могилах найденных" ("Ежемесячные сочинения 1764 года"): "Древние могилы, кои находят в южных странах России и Сибири, различного бывают виду, хотя большая часть оных вероятным образом происходит от одного народа… Находятся сии могилы нигде больше, как в равных степях, бывших обитаемых народом, которого процитание в скотоводстве и звериной ловле, кажется, состояло…" Здесь же упоминалась женская фигура "из пещаного камня грубой обделки, а голова отбита и не найдена… Такие же статуи находятся нередко стоящие в степи, между Доном, Донцом, Украинскою линиею и Азовским морем" — т.е. в тех краях, у той дороги, по которой и ехал Егорушка.

Маленькая проповедь о пользе учения, которую отец Христофор произносит перед Егорушкой, находит соответствия в тексте "Краткой церковной российской истории" митрополита Платона. Чехову была важна в данном случае словарная достоверность, и, как он впоследствии скажет, он стремился писать, сообразуясь с научными данными везде, где это было возможно, или же предпочитал не писать вовсе.

«Древнерусские жанры были хорошо "организованы" в том отношении, что они обычно декларативно обозначались в самих названиях произведений», — отмечал Д.С. Лихачев в своей "Поэтике древнерусской литературы". И далее, подробнейшим образом проиллюстрировав это положение, писал: «Название жанра выставлялось в заглавии… очевидно, под влиянием некоторых особенностей самого художественного метода древнерусской литературы… Те или иные традиционные формулы, жанры, темы, мотивы, сюжеты служили сигналами для создания у читателя определенного настроения… "повесть преславна", "повесть умильна", "повесть полезна", "повесть благополезна", "повесть душеполезна" и "зело душеполезна", "повесть дивна", "повесть дивна и страшна", "повесть изрядна", "повесть известна", "повесть известна и удивлению достойна", "повесть страшна", "повесть чюдна", "повесть утешная", "повесть слезная"…».51

Само же слово "повесть", по-видимому, не имело в старину того значения, какое приобретало со временем; поскольку ни романа, ни рассказа в древнерусской литературе не было, оно имело примерно тот же смысл, что и "повествование" в современном языке: "Повесть временных лет", "Повесть о разорении Рязани Батыем", но также "…Не лепо ли ны бяшет, братие, начата старыми словесы трудных повестий о полку Игореве…", и "Хождение за три моря Афанасия Никитина" — все это при различиях формы и содержания прежде всего повествование или рассказ об исторически достоверных событиях, нанизываемых на сюжетную нить дороги, опасного пути в чужедальние края.

В этом плане интересна непроизвольная, но, конечно, далеко не случайная ассоциация, возникшая у Н.К. Михайловского при первом же чтении "Степи": "Читая, я точно видел силача, который идет по дороге, сам не зная куда и зачем, так, кости разминает, и, не сознавая своей огромной силы, просто не думая об ней, то росточек сорвет, то дерево с корнем вырвет…".52

В литературе нового времени — и, быть может, особенно времени Чехова — разнообразие повествовательных жанров привело к их смешению, к невозможности отличить рассказ от повести, я повесть от романа: «…современная литература наводнена не только романами, но и "повестями", "рассказами", "новеллами", причем иная новелла — как будто роман, тогда как другому роману лучше бы называться новеллой, повестью».53

О жанровой междоусобице, разделившей в литературе нового времени повесть, рассказ и роман, писал и Н.С. Лесков: