Стейниц. Ласкер

Нарочитую сложность этого высказывания легко расшифровать: Ласкер издевается над «наукой» Тарраша, считая ее иллюзорной, метафизической, наивной: и вместе с тем подвергает сомнению силу характера Тарраша; другими словами, он скептически относится к своему сопернику и как к мыслителю и как к бойцу; в последнем он был особенно прав — качеств бойца у Тарраша абсолютно не было; предоставленный самому себе, без опоры «законов», он легко терялся.

Но после такого высказывания Ласкеру не оставалось ничего другого, как выиграть матч. Он его и выиграл с очень убедительным результатом: — плюс 8, минус 3, ничьих 5 (матч игрался до 8 выигранных партий).

Зигберт Тарраш

Две партии этого матча были особенно характерны как для Ласкера, так и для Тарраша. В одной из них, классической испанской партии, — а она была коньком Тарраша, — он, играя белыми и развивая партию по всем правилам стейницевской стратегии, добился стесненного положения черных фигур, т. е. очевидно позиционного преимущества. Что же делает Ласкер? Он «ошибается»: он предпринимает рискованные маневры своей ладьей, перебрасывая ее в лагерь противника — маневр этот выглядит объективно, как вопль отчаяния. Ласкеровскую ладью можно теснить, можно отрезать путь ее отступления. Тарраш это и делает — последовательно, неумолимо. И в момент торжества, когда у ладьи нет ни одного хода, Тарраш с ужасом видит, что благодаря его «естественным», «лучшим» ходам на доске создалось новое положение: черные могут осуществить пешечный прорыв не только освобождающий ладью, но дающий теперь уже черным позиционное преимущество. Тарраш глубоко задумывается и торжествует снова: Ласкер не доглядел до конца. Делая свой прорыв, Ласкер дает белым возможность провести эффектную комбинацию: временно пожертвовав пешку, добиться размена, упрощения и, во всяком случае, ничейных шансов. Ласкер осуществляет ожидаемый прорыв, Тарраш проводит свою неожиданную комбинацию и в решающий момент натыкается на еще более неожиданное ее опровержение. И Ласкер удерживает пожертвованную ему пешку, сохраняет также позиционный перевес и легко выигрывает партию. Эта партия читается как эффектная, хитро сплетенная новелла об обманутом обманщике, и озаглавить ее нужно было бы: тактика против техники.

Вторая партия еще более драматична. Это опять испанская партия, у Тарраша снова белые. И опять Ласкер на десятом ходу в худшем позиционном положении. «Всякий другой, кроме Ласкера, наверно проиграл бы эту партию», — пишет о ней Рети. Но как же можно спастись из этого плохого положения? Стараться улучшить его, — ответил бы каждый шахматист; попытавшись ухудшить его, — отвечает Ласкер. И он делает ход, который кажется просмотром, ибо он ведет через несколько ходов к потере пешки. Но это является, по существу, сознательной жертвой пешки. Тот, кто жертвует в партии, хочет добиться либо материального перевеса (жертва пешки для выигрыша фигуры и т. д.), либо позиционного перевеса; Ласкер же жертвует в этой партии, чтобы добиться психологического преобладания. Поэтому он обставляет эту жертву — как просмотр, как ошибку. В результате положение на доске страшно усложняется. Оно, пожалуй, и сейчас лучше для Тарраша, но партия приобрела уже другой характер; чтобы выиграть ее, белые должны проявить энергию, инициативу, способность принять быстрое и рискованнее решение, — обнаружить все боевые качества, которых как раз нет у Тарраша. И, выиграв пешку, Тарраш теряется, перед ним выбор нескольких лучших ходов, он топчется на месте и проигрывает партию, при лишней и вдобавок проходной пешке.

Может создаться впечатление от этого беглого рассказа, что Тарраш просто плохо играл. Это неверно. Играл он хорошо — но своими 16 фигурами против 16 фигур противника; Ласкер же, кроме того, играл и против семнадцатой фигуры и, главным образом, против нее, — против фигуры самого Тарраша. В этом и заключается его опаснейшее оружие — «психологический метод».

И вот поэтому, не поняв этого метода, опять не хотели верить победе Ласкера. Опять говорили, что Тарраш играл значительно ниже своей силы. Не хотели, вернее, еще не могли понять: в том-то и заключается исключительная сила Ласкера, что он как бы вынуждает противника к плохой игре. В дальнейшем это поняли — и нужно отдать ему справедливость — понял и сам Тарраш.

Но кто же следующий? Кто из современников Ласкера после Маршалла и Тарраша считает, что он играет если не лучше, то и не хуже чемпиона?

Может быть на этот вопрос ответит петербургский турнир 1909 года, состоявшийся вскоре после матча Ласкер—Тарраш.