Ставок больше нет

4

Аню "растащили" легко. Делается это достаточно просто – человека усаживают на середине большого кабинета, три-четыре оперативника рассаживаются вокруг. При этом кто-то из них непременно оказывается за спиной объекта работы, да и у остальных лиц не видно – верхний свет гасится полностью, а настольные лампы направлены на того, с кем в данный момент проводится беседа. Это – когда ты не видишь лица своего собеседника – уже само по себе нервирует, вызывает ощущение тревоги и неуверенности в собственной правоте. Ну а когда еще тебе начинают задавать вопросы...

Причем вопросы не задаются – ими выстреливают в человека, иногда не дожидаясь ответа на предыдущий. Времени задуматься, правильно сформулировать ответ тоже не дается – начинаются окрики. При этом в выражениях особенно никто не стесняется – идет охота, жертва флажкуется, загоняется под стволы стрелков, и какие-либо реверансы здесь просто неуместны.

Впрочем, Аня уже не пыталась как-то огрызаться или спорить. Чудовищность и несправедливость обрушившихся на нее обвинений буквально раздавили женщину. Потрясенная происходящим, она торопливо и как можно подробней отвечала на задаваемые ей вопросы. Но только торопливость создавала легкую путаницу, ощущение какой-то недосказанности, и это порождало новые, зачастую оскорбительные вопросы.

При такой вот обработке у человека в конце концов возникает ощущение собственной вины. Неважно, в чем именно. Главное, что такое ощущение вызывает стремление "отмыться" всеми возможными способами и за чей угодно счет. Поэтому когда кто-то из темноты в очередной раз "выстрелил":

– Кто убил Мацкевича? Отвечать, сука! Кто?! Скопцов?!

Аня, затравленно оглядываясь по сторонам, ответила:

– Я не знаю...

– Но ведь он мог убить? Говори, мог?!

– Да, – тихо прошептала женщина, воспользовавшись предоставленной ей лазейкой.

Допрос, а если быть более точным в формулировках, то "разведбеседа" продолжалась. Анне не хватало воздуха, комната плыла и шаталась перед глазами. Она потеряла ориентацию во времени и в пространстве. Ее подхватило и закружило ощущение нереальности происходящего. И новый вопрос: "Кто спрятал папку с документами? Скопцов?!" не вызвал у нее ни малейшего удивления. Непослушные, онемевшие губы чуть шевельнулись, выпуская тихое, но четкое:

– Да...

5

С Василием поступили немного по-другому. Его тоже попытались было "поставить на конвейер", но только эти попытки он пресек сразу же, в корне:

– Короче, так, господа менты. Отвечать я буду только на вопросы следователя прокуратуры и в присутствии своего адвоката. До этого – никаких разговоров. Все.

После чего положил ногу на ногу, сложил руки на груди и прикрыл глаза. Дышал глубоко и ровно, вообще казалось, что он уснул – все вопросы разбивались об него, как о каменную стену.

В конце концов Сумин, который лично работал с журналистом, сам остановил своих помощников:

– Ладно. Хватит. Этот – крепкий орешек. Да, конвойник?..

Эта жалкая попытка втянуть подозреваемого в беседу также осталась без ответа.

– Ну, хорошо, – признал свое поражение Сумин. Хотя... При чем тут это слово – "поражение"? Не все доступные методы оперативной работы были использованы. И Федор Михайлович не собирался останавливаться на полпути. – Но, я думаю, конвойник, ты понимаешь, что так вот просто взять и отпустить тебя я сейчас не могу? И этот вопрос также остался без ответа.

– Придется тебя задержать. В порядке статьи сто двадцать второй УПК.

На этот раз Скопцов позволил себе отреагировать: не открывая глаз, просто шевельнул плечами – дескать, ваше право, гражданин начальник.

Дежурный по ИВС при УВД, немолодой уже старлей, в мятом, как коровой изжеванном, кителе, с умным видом всмотрелся в лежащий перед ним бланк:

– Скопцов...

Василий молча смотрел поверх его головы.

– Имя-отчество, Скопцов?.. – вынужден был объяснить, чего же он именно хочет от задержанного, дежурный.

– Василий Арсеньевич, – все с тем же отсутствующим видом ответил журналист.

– Год рождения?

На этот вопрос Василий тоже ответил. Удовлетворенный дежурный пробормотал себе под нос:

– Все верно. Ладно, в какую же "хату" ты у нас пойдешь?..

Скопцов чуть заметно усмехнулся. Дежурный играл, причем играл не особенно умело. Номер камеры или, как еще говорят, "хаты", был проставлен одним из оперативников перед тем, как Василия повели вниз. И сейчас старлей неумело изображал озабоченность судьбой задержанного.

– Так, ладно. – Наконец-то дежурный "принял решение". – Мы к прессе со всем нашим почтением. Поэтому пойдешь в восьмую – там у нас и народа немного, да и публика более или менее чистая, не "мокрушники" и не "скокари". "Экономисты", во!

При этом слове Василий чуть вздрогнул и попытался заглянуть в глаза старлея. Но только взгляд дежурного ничего не выражал. Только вселенскую усталость и ненапускное равнодушие.

Короткий коридор, металлическая дверь с "глазком" и "кормушкой".