Ставь против горя свою доброту…

Александр Дольский, высокий голубоглазый, с льняными вьющимися волосами и обворожительной улыбкой пел, наклонив голову к гитаре. Волшебная гитара в руках Дольского пела мягко и выразительно. Саша хранил ее в огромном черном футляре под кроватью и вынимал оттуда, как и подобает волшебнику, торжественно, с педантичной осторожностью.

У москвича Вити Луферова гитара, как дальнобойное орудие. Она буквально взрывала зал. Своим небольшим хрипловатым голосом Луферов всегда раскрывал песню с совершенно неожиданной стороны. Меня поразила его необычайная музыкальность. Ты ощущаешь в себе музыку, которую не в силах передать ни один инструмент. Луферов передавал это чувство каким-то непостижимым образом. Его песню, посвященную памяти Франсуа Вийона пели все.

«Что презренным бог дает корыта сытости,

А любимым бог скитания дает.»

Геофизик из Москвы Борис Щеглов, приверженец традиционной туристской песни. Однажды он сказал:

— Плохие песни пишут неумные люди. С хорошими песнями все ясно.

Ира Левинзон и Дима Белухин приехали из Москвы. Невысокая молчаливая Ира похожа на прилежную школьницу. У нее редкий талант — писать песни для детей. Жизнерадостный веселый Дима вносил хорошее настроение в любую компанию. Его даже признали самым обаятельным участником фестиваля.

В песнях москвича Анатолия Иванова есть что-то исконно русское, былинное:

«За Россию-матушку млад и стар

За Россию-матушку каждый б встал!

За Россию-матушку все смелы,

За Россию-матушку все сильны!»

Толик даже на эстраде закидывал голову и закрывал глаза, когда пел.

В переполненном музыкальном салоне было душно. Исполнителей то и дело отшатывало от микрофона. Но когда мы говорили о том, что слегка качает, одесситы презрительно морщились.

Как-то ночью после концерта Дольский привел меня на носовую палубу.

— Потрясающе! Нет, ты только посмотри…

Я смотрел и не видел ничего. Впереди была абсолютная тьма. На нас, разгоняясь, неслась бездна.

Толик Иванов каждое утро пропадал в бассейне. Он устал удивляться. Легко представить себе состояние художника впервые попавшего на море.

— Это было ужасно! — вспоминал он потом, — Вы не представляете, что творилось на теплоходе. Это охрипшие голоса, это ни одной спокойной ночи, это черт знает что! Легче разгрузить вагон с картошкой, чем еще раз перенести это. Но вообще я здесь впервые. Я поражен. Я впервые увидел море. Это великолепно!

«Горка»

Все было почти по Грину. Море, солнце, горы, и даже парусник у дальнего причала. Ялта нас очаровала своим мягким теплом, нежной зеленью молодой травы, своим тихим неназойливым светом…

«Горка» — это сложенная из камней открытая хижина с претенциозным названием — ресторан. «Горка» притягивала нас шашлыками и еще тем, что подниматься туда нужно было на фуникулере. Второе оказалось гораздо интереснее.

Мы плыли навстречу серым облакам, обуглившимся по краям, как снег весной, а за нами лежало вечернее море со своим чистым густеющим небом…

В «Горке» было сыро. Огромные деревянные столы и очень неудобные чурбаны, на которых чувствуешь себя несчастным йогом. За столом сидели впятером: Володька, Петров, Дольский и большеглазая ленинградка Ира Костриц и я.

— А, знаете, что нас объединяет? — вдруг заговорил Саша. — Великая русская литература.

Мы поговорили о песне, об этом древнем нестареющем и самом демократичном музыкальном жанре. И, конечно же, о самодеятельных авторах.

В этот вечер Саша говорил много, красиво, увлекаясь звуками своего голоса, вслушиваясь в себя.

— Это вредное явление в нашем жанре, — говорил он об одном из авторов, — в нем все рассчитано на внешний эффект. Его томная манера исполнения, его музыка. Он очаровывает, покоряет себе мало понимающих в песне людей. Он владеет ими безраздельно. Вот в этом его вред. Это страшное явление. Это очень талантливый человек, но я его ненавижу.

Саша говорил дрожащим голосом и заикался от волнения.

Так он спорил в нашей каюте о правде:

— Ерунда! Правда не бывает злой. Есть только добрая правда.

— А воинствующая правда?

— Смотря против кого она воюет. Если против народа, то это мерзость, а не правда…

И в этих словах был настоящий Дольский. Тот Дольский, который очаровал меня своими песнями и который был так необходим всем нам. Неистовый, задиристый и честный, без актерства и поз.

Из «Горки» спускались пешком сквозь черноту южной ночи.

Слева возвышалась ялтинская Панорама героям Отечественной войны. Круглая площадка и в центре вечный огонь. На граните высечена надпись: «Для славы мертвых нет».

— Для славы мертвых нет! — голос разносится гулко и торжественно.

Арик Крупп

Минчанин Арик Крупп, маленький человек с большими смешно оттопыренными ушами, с черными удивленными глазами. Как-то у нас в каюте он сказал Дольскому: