Статус-Кво

— Ты дур… скудоумная. Тебе двадцать пять, мне тридцать. Найдешь себе мальчика. — О, он прекрасно отыгрывал этот свой въевшийся образ глыбы льда. И прекрасно понял, что я не куплюсь, когда я насмешливо фыркнув, откинулась на спинку стула и с иронией приподняла бровь. Ромка недовольно повел уголком губ и уже с совсем другой интонацией произнес, — слушай, чудо, это сейчас романтика, розовые сопли расставания, препоны романа и так далее. — Выдох сигаретного дыма в сторону и серебро в глазах. — Не давай мне повода. Ты умна, красива, охуенна, ты недолго будешь одна. У меня десятка маячит, и это по минималке. Итог будет один. Нахуй меня мучить? Сними. И забудь.

Усмехнулась. И швырнула кольцо. Почти миллион деревянных звучно прокатились по столешнице ударились о его руку с зажатой сигаретой и остановились на краю стола. Медленно поднялась со стула, неотрывно глядя в глаза цвета предгрозового неба. А там, на дне, быстрая тень горького облегчения. Сука. Так и знала.

Мои пальцы тянутся и цапают кольцо нахлобучивают его на безымянной правой руки.

— Да хуй тебе, Лисовский. — Мрачно выдохнула я глядя в его чуть побледневшее лицо с убито прикрытыми глазами. — Что-то я тебя не узнаю совсем. Вообще не понимаю. Ты чего на себе крест поставил, что ли? Да хуй тебе, я с этим не согласна. Ищи давай себе мотивацию.

— Иди на хуй, дура ебанутая. — Последняя попытка отогнать меня от себя, и я едва сдержала улыбку. — На хуй иди, сказал. Не люблю я тебя. К папаше твоему подобраться хотел, «Радон» нагнуть и отыметь, трахая тебя во всех позах, поняла? Поняла реальный расклад? На хуй пошла отсюда.

— И снова нет. Нет стимула в тебе, Лисовский. — Склонила голову, задумчиво глядя в его лицо. — Сам не нашел, хочешь я тебе его дам?

— Ты совсем ебанулась?

— Так хочешь?

— Ксень… тебе двадцать пять… малыш, не порти себе жизнь. Не порти, прошу. Я сяду. Это сейчас кажется, что все это пиздец романтика какая, а пройдет время… ты здесь, я там… Чудо мое, поверь взрослому дядьке…

Звучная, сильная, до исступления пощечина. Мои дрожащие пальцы цепляют его подбородок, заставляя его лицо повернуться ко мне. Зло выдыхаю, прищурено глядя в потемневшие глаза:

— Ты… сучара… ты из-за меня сядешь. Двадцать пять мне, пятнадцать, пятьдесят, мне похуй. Ты взял на себя удар, который и предназначался тебе, но по ошибке его взяла я. — Сглатываю слезы отчаяния. — Взял молча, чтобы не истерила и не сопротивлялась, гонишь отсюда, отнимаешь кольцо, врешь, что не любишь и не любил, и ты действительно ждешь, что я поверю? Поступки важнее слов. Ты ими все сказал. И чего же ты ждешь сейчас? Что поверю? Что отступлюсь от тебя? Никогда. Никогда не отступлюсь. — Краткий миг и моя беспощадная ложь во спасение. — Сука, я беременна от тебя. Захотелось меня так же морально убивать, чтобы отогнать? Ну, чего молчишь-то, козел?

— С… ср… срок?..

— Три недели.

— Ксюш… Прости меня…

Еще одна пощечина. С ненавистью и злостью. Он все еще не понимает. Все еще не понимает!

— Чудо ты мое… Ну-ну… успокойся, моя… Все. Все хорошо. Да хорош меня пиздить, скудоумная!

Прокатило. Стимул появился, это было заметно в серебре глаз.

А потом и в смене адвокатов.

Предстояло самое тяжелое — повторить ложь моей семье. Я около часа сидела в машине возле дома и собиралась с силами. Кирилл позвонил, сказал не дымить так в открытую. Легко так сказал, почти весело. Они списали его со счетов. Придется записать обратно. Я заставлю.

Когда я вошла на кухню, где Кир пил кофе и рассказывал папе перебирающем документы о делах в «Радоне», я села на стул напротив них и негромко, но твердо попросила их уделить мне пару минут. Они напряглись. Понимали, что что-то сейчас пойдет не так. Понимали по моему бледному лицу, и напряженному взгляду в глаза отца. Первым нарушил паузу папа.

— Замуж за него не выйдешь. Не позволю.

И меня вдруг отпустило. Волна горячего протеста внутри смешалась с внутренними страхом и осела пеплом. Я смотрела на него уже очень спокойно, когда негромко проронила:

— Не позволишь? Оставишь внука без отца?

Папа побледнел. Кир, сидевший с ним рядом, убито прикрыл глаза и тихо выругался сквозь зубы. Почему-то повеселило все это. Расслабило окончательно, придало уверенности мне и еще больше спокойствия моим словам:

— Ребенок будет под его фамилией и отчеством. И рожден будет в браке. И он будет знать, кто его отец. Причину того, почему папа в тюрьме, разумеется, не скажу. Когда повзрослеет и сам узнает… Врать не стану. Когда Ромка выйдет, он явно своего ребенка не оставит и препятствовать я этому не буду. Воспротивитесь хоть где-то — не прощу никогда. Здесь же еще одно предупреждение — если с Лисовским «случайно» что-то произойдет, пока он будет мотать срок, моя семья ограничится моим ребенком. Потащите на аборт, хоть заикнетесь — меня больше не увидите.

Ну, последнее было лишним. Но прозвучало очень весомо, этакой точкой. С папы сходил шок медленно. Кир тихо простонал, убито покачав головой, убрал руку от лица и пронзил взглядом таких похожих глаз:

— Ты уверена?