Каждый русский не просто понимал, сознавал себя частью всей державы, но в критический момент он, русский, сознавал себя последним рубежом державы, когда позади него лишь бесславие и позор России, а потому отступать нельзя, отступать некуда. Вот почему иноземные офицеры после боев с русскими изумленно писали о том, что русских убить трудно, а обратить в бегство и вовсе невозможно. "Многие, будучи простреленными насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда их могли держать на себе ноги; иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а не переставали еще другою здоровою рукою обороняться и вредить своим неприятелям… Русские полегли рядами, но когда их рубили саблями, они целовали ствол ружья и не выпускали его из рук".
И это всеохватное чувство ответственности за Россию, за русский народ, за русскую нацию объединяло весь русский народ, от солдата и крестьянина до Патриарха и Государя.
Великий Петр накануне Полтавской битвы взывал к войскам: "Воины! Вот пришел час, который решит судьбу Отечества. И так не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство Петру врученное… А о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия!.." Русский героизм всегда отличался своей беспредельной и безусловной верностью нации, государству, он ничего не требовал взамен. Английский путешественник Ченслер в XVI веке отмечал удивившее его свойство русского человека: "Русские не могут сказать, как говорят ленивцы в Англии: я найду королеве человека служить вместо себя… Нет, это невозможно в этой стране; русские должны подавать низкие челобитные о принятии их на военную службу, и чем чаще кто посылается в войны, тем в большей милости у государя он себя считает".
Если в Европе в трудный час ратников призывали встать грудью на защиту своего домашнего очага, жен и детей своих, то Минин, напротив, требовал "дворы продавать, жен и детей закладывать", чтобы только помочь Московскому государству, потому как чувствовал русский человек, что он человек, отец и муж только в сохраненном им Отечестве, но сохрани он кров свой, жену и детей, а в Отечестве будет царить чужой и чуждый ему дух, другая вера, другой язык, другие нравы и порядки - страшнее плена, гибели ему такая жизнь, хоть тепла и сыта она может статься, да не телом бренным жив русский человек, а душою своею. Давно отмечено, что русский человек поступит так, сделает так, что себе вроде сделает хуже, себе в убыток, но он сделает именно так, как душа его того просит. Тело может жить в неволе, довольствоваться теплом и сытостью, но русской душе нужна воля, для нее и дворец, но чужой - темница.
О чем говорил последнее слово перед битвой великий князь Дмитрий Иванович, объезжая полки с рассветом: "Уже ведь гости наши близко от нас, на реке, на Непрядве, утром ведь, братья, все будем пить от них чашу общую, чашу смертную, за землю святорусскую!" Опять же не о доме говорит великий князь, не о женах, детях и внуках говорит, а говорит о земле русской, потому что только на родной земле, с родным языком, в родных традициях и обычаях может быть для русского человека и дом и семья в счастье, все остальное для него - невольница, сыта, в тепле и скотина в хлеву.
Когда нынешние правители России так много и только об одном говорят - о достоинствах и торжестве экономических реформ в стране, обещая всеобщую сытость и материальный достаток, уже гордясь изобилием прилавков, не замечают при этом или делают вид, что не замечают, не хотят замечать, как истребляется национальный дух в России, уничтожается русский язык, русское национальное воспитание и образование, русская литература, русская музыка, русский театр, русские обычаи и традиции, на который раз переписывается русская история, но опять же руссконенавистниками переписывается, и пусть эти правители будут до восьмого колена русскими по крови, они все равно чужие русскому духу, не знают, не понимают, не ведают ни русского народа, ни России, ни русской нации. Отсюда их страх, их ненависть к русскому национализму, который несет в себе идеологию русского духа. Сам русский национализм и есть сегодня воплощение русского духа, которого они страшатся, не только потому что он им неведом и чужд, не чувствуют они его, глуха их национальная душа, но и потому что русский национализм требует оторваться от корыта, оторваться от которого они не в силах, в корыте смысл их жизни; они ненавидят и боятся русского национализма, потому что русский национализм требует от них стать воинами в защиту национального достоинства, но стать воинами они не могут, нет у них для того ни мужества, ни воли.