Статьи разных лет

Что же касается просьбы Бориса Владимировича Никольского, то он готов напечатать стихи его питомцев в «Мирном Труде», но без гонорара. Гонорар платить он не в состоянии. И поясняет: «Подписчиков очень мало, расходы приходится покрывать из очень скудных средств, отказываясь от литературного заработка в других изданиях. Ведь сотрудники работают из-за идеи, а мне приходится нести обязанности редактора, секретаря, корректора, сотрудник, рассыльного и проч. Конечно, без всякого вознаграждения, но с приплатою из своего кармана».

Другой эпизод о том же. В архивных бумагах Главного Совета Союза Русского Народа за 1912 год имеется такая протокольная запись: председатель Воршанского отдела С.Р.Н. просит помочь издательнице правой газеты «Владимирский листок» госпоже Чумикиной «присылкою старой машинки и шрифта».

Конечно, такое безденежье было одной из причин того, что собственно русская печать к началу века XX влачила и в количественном и в качественном отношении в общем-то незавидное существование. Лучшие силы уходили туда, где можно было обеспеченно жить литературным трудом. Для сравнения скажем, что самым высокооплачиваемым писателем в начале XX века был Леонид Андреев. Ему из еврейского сундука платили, по свидетельству А. Белого около 1000 рублей за примерно 16 машинописных страничек. Это при том, что большинство жителей Петербурга и за целый год не получали таких денег. Жалованье ординарного профессора университета составляло около 3000 рублей в год. И это были очень большие деньги. Министр получил 15–20 тысяч в год. Леонид Андреев получал столько за одну повесть. Куприн получал за тот же авторский лист, те же 16 машинописных страниц, около 450 рублей. Милюкову в еврейско-кадетской газете «Речь» Бака, Гессена и Винавера платили за чисто номинальное редакторство 20 000 рублей. Андрей Белый получал самые маленькие гонорары в этой либерально-писательской среде — 75 рублей за авторский лист. По его собственным словам, такого гонорара за роман «Петербург» ему хватило на три года совершенно безбедной жизни в Западной Европе. Эти деньги ему регулярно поступали переводом по мере напечатания романа в журнале то в Швейцарию, то в Париж, то еще куда-нибудь, куда заносила его любознательность туриста. Такое положение дел объясняется очень просто. Известный русский писатель И.А. Родионов по этому поводу писал: «В их руках около 80 % русской печати, журналистов же еврейского происхождения, по всей вероятности, найдется более 90 %». И с горечью замечал: «Если же среди русских писателей найдется такой стойкий характер и проявит себя, то всесильное еврейство наложит на него херем или воздвигнет на него такое гонение, что вся жизнь такого человека обратится в сплошной ад… Его произведений, будь они озарены хоть блеском гения, никто читать не станет; ему никто не даст работы и в конце концов такому человеку придется или уходить с литературного поприща или умирать с голода». («Два доклада». СПб., 1912, с. 136, 140.)

Эти сравнения помогают понять многое. И не только в прошлом, но и в настоящем.

При этом нельзя хотя бы вскользь не коснуться одного литературно-исторического парадокса, являющегося примером самой поразительной неблагодарности либерального потомства в отношении тех, кто дал возможность состояться как писателям нашим классикам. Кого мы должны благодарить, что у нас есть эти имена? Ответ на этот вопрос сразу объясняет причину неблагодарности либерально-культурного потомства. Имена тех, кто стал печатать произведения наших классиков тогда, когда другие отказывались, известны — это два реакционера: Катков со своим «Русским Вестником» и А.С. Суворин. Оба записаны в либеральном синодике в черносотенцы. Но именно они стали печатать Достоевского и Толстого, Тургенева и Чехова. Кого благодарил Достоевский за то, что он как писатель состоялся — реакционера Каткова. Кого благодарил Тургенев — увы, но тоже все того же — Каткова. Именно последний не только брался печатать будущих классиков, но он в отличие от других издателей платил им высокие гонорары и тем дал возможность этим писателям жить и писать. А нам подарил сочинения этих светочей литературы. А не будь Суворина — не было бы и Чехова. Это он, реакционер и черносотенец, увидел в молодом авторе смешных маленьких юморесок большого писателя. Именно он и никто другой. Итак, два реакционера, черносотенца подарили нам и всему человечеству, и прогрессивному, и черносотенному, русских классиков…