Статьи о Довлатове

КИ: Главное зло — разделение людей по шкале неравенства, поэтому уничтожение этой шкалы является необходимым условием избавления от страданий.

ГБ: Главное зло — существование шкалы ценностей, которая порождает всевозможные виды духовного неравенства между людьми; если еe не уничтожить, страданиям не будет конца.

КИ: Передовая часть человечества — беднота, пролетариат, потому что они по самому своему положению раньше других освободились от бремени собственности. Рахметов и Павел Власов — вот примеры для подражания.

ГБ: Передовая часть человечества — духовная беднота, разгильдяи, пьяницы, юродивые, "Иваны-дураки", потому что они первыми сумели отказаться от бремени оценочных категорий. Митрофанушка Простаков и Веничка Ерофеев — вот главные герои, провозвестники счастливого будущего.

КИ: При оценке прошлого и настоящего существует единственный критерий: всe, что способствует победе революции, — хорошо, похвально, желательно; всe, что тормозит революционный процесс, — плохо.

ГБ: При оценке прошлого и настоящего существует единственный критерий: всe, что несeт в себе начало абсурда, — прекрасно и похвально; всe, что цепляется за какую бы то ни было осмысленность и упорядоченность, — плохо.

Единственное, в чeм неравенство признаeтся и допускается, — это талант. Но и про него сказано, что "он слеп, глух и необъясним, как желание".

В советской школе нас учили, что ценность русской классической литературы состоит в том, что она способствовала освобождению народа, приближала революцию. В своe время Вайль и Генис взяли советский школьный учебник литературы и переписали его по-своему. В их интерпретации ценность русских писателей определялась тем, сколько абсурда и хаоса они вносили в своe творчество. "Божественная бессмыслица — важнейший элемент ["Войны и мира"], - писали они. — …Толстой сумел не просто воспроизвести нормальную — то есть несвязную и нелогичную — человеческую речь, но и представить обессмысленными трагические и судьбоносные события". Главное и лучшее в "Войне и мире" — тот момент, когда Наташа входит и говорит без всякой связи с чем бы то ни было слово "Мадагаскар". "Раскольников читает газету в трактире: "Излер — Излер — Ацтеки — Ацтеки — Излер — Бартола". Бессмысленность текста — это образ разъятой вселенной". Конечно, абсурд, хаос и бессмыслица неизбежно присутствуют в жизни людей, а потому неизбежно попадают в литературу в том случае, если она делает своим предметом жизнь человека. Отыскивать элементы абсурда в произведениях значительных писателей — такое же увлекательное и гарантированно успешное занятие, как собирать цветы в летнем лесу: всегда хоть какой-нибудь милый букетик непременно соберешь. В этом занятии нет ничего предосудительного — если только не пытаться выдавать собранный букетик абсурда за весь лес или за главную его суть.

В книге "Довлатов и окрестности" Генис предаeтся охоте за цветами бессмыслицы с юношеской увлечeнностью. Конечно, Джойс, Беккет и Кафка представляют в этом плане наилучшие возможности — их объявить полными абсурдистами так же легко, как Герцена, Некрасова, Салтыкова-Щедрина — зачислить в большевики. У Пушкина тоже Генис находит столь дорогое ему "олимпийское равнодушие… способность подняться над антагонизмом добра и зла", находит "мир шарообразный, как глобус, не расчленeнный плоским моральным суждением". Хемингуэй сильно сопротивляется, но и у него есть что-то "хорошее", а именно — "дырки в повествовании". Даже у такого поэта, как Кавафис, насквозь пронизанного чувством внутренней связи исторических эпох, Генису удаeтся отыскать апологию бессмыслицы мировой истории. "[У Кавафиса прошлое] так же полно ошибок, глупостей и случайностей, как и настоящее… Он дискредитирует Историю, как нечто такое, что поддаeтся связному пересказу". (Это Кавафис-то, у которого каждый достойный человек каждый день безнадeжно и мужественно защищает свои Фермопилы!). Но и Кавафис нужен автору лишь для того, чтобы ещe раз выделить доминанту безыдейности и хаоса у Довлатова. "Крайне оригинальную точку зрения Кавафиса на мир разделяет выросшее на обочине поколение, голосом которого говорил Довлатов". (Хороша, кстати, "крайняя оригинальность", которую разделяет целое поколение.)

"Довлатов показал, что абсурдна не советская жизнь, а любая жизнь". "Будучи главным возмутителем покоя, Сергей прекрасно сознавал хрупкость всякой разумно организованной жизни". "Довлатов сказал то, о чeм все уже знали: идеи, на которой стояла страна, больше не существует. К этому он добавил кое-что ещe: никакой другой идеи тоже нет, потому что идей нет вовсе".