Статьи и рассказы

Небольшое отступление. В 1990 году был опубликован мой очерк „Вильнюс“, он вошёл потом в книгу „Война никогда не кончается“. В очерке описаны пять дней страшных уличных боёв в городе, окружённом войсками Красной армии. Я позволил себе эпитет „страшных“, хотя мог ограничиться простым упоминанием участия в боях единственного танка знаменитой Второй отдельной гвардейской танковой бригады. Она была названа в приказе Верховного, сообщавшем о взятии Вильнюса. В первый день боев бригаду представляли три танка. Взвод. В тот же день мой танк подбили, я пересел в другую машину. На следующий день подожгли танк моего друга Ванюшки Соловьева. Сгорел весь экипаж. А мне повезло. Лишь танкист, переживший уличный бой в большом городе, может понять, что такое „пять дней боев“. Тогда, в июле 1944 года, я не знал, что все эти пять дней мой танк воевал на территории вильнюсского гетто. Узнал об этом тридцать лет спустя. Лишь тогда до меня дошло, почему подошедшая к моему танку группа партизан с красными повязками на рукаве говорила на идише. Узнал я об этом тридцать лет спустя. Именно тогда до моего сознания дошло, почему именно к моему танку подошла группа партизан с красными повязками на рукаве. С красными, советскими, а не с красно-белыми повязками польских партизан. Именно тогда я понял, кто эти партизаны, говорившие на идише.

Отступление завершено. Я возвращаюсь к вечеру восьмого мая 2005 года, к радиопередаче, посвященной шестидесятилетию со дня Победы.

Я улыбнулся. Ицхак Ной заметил мою улыбку и спросил:

— Что-нибудь не так?

— Так. Только Красная армия окружила Вильнюс ещё восьмого июля.

Барух посмотрел на меня, кивнул и продолжил:

— Так вот этот день тринадцатого июля, это утро я никогда не забуду. Я помню его, как будто это было вчера.

— И погоду ты помнишь? — Спросил я.

— Конечно. Моросил тёплый летний дождик.

— И помнишь, где вы остановились, когда пришли в город?

— Конечно. Возле советского танка. И ты не поверишь, — сказал Барух, обращаясь ко мне, — командиром этого танка был еврейский мальчик.

— Поверю, Барух, поверю. Пожми руку этому еврейскому мальчику. Это был я.

Глаза Баруха повлажнели. Он схватил мою руку. Авраам и Ицхак на мгновенье потеряли дар речи. Студию заполонила явно непредусмотренная пауза. Первым, как и положено, пришёл в себя Ицхак Ной:

— Невероятно!

На следующий день утром мы встретились с Барухом на церемонии в Яд ва-шем, а вечером — в Музее танков. Мы должны были убеждать наших общих знакомых, слышавших радиопередачу, что для нас это действительно было неожиданностью, что это не был журналистский трюк, приготовленный заранее. И те, кто поверил нам, тоже восклицали: „Невероятно!“. Такая вот встреча через шестьдесят лет и десять месяцев

Памяти Семёна Вортмана

На кораблях крылатых мчатся гёзы.
Они в ночи, как стая лебедей.
М звёзды белые, как розы,
Купают лепестки в воде.
Играют флейты и стучат стаканы.
Сегодня пир, а завтра смертный бой.
Так трепещите, чёрные сутаны!
Мы прикрываем Фландрию собой!
Дрожит Филипп в своём Эскуриале.
Везде измена чудится ему…

Стихи звучат в ночной тишине пустынных улиц. Семён Вортман преподающий историю искусства в Черновицком художественно-прикладном училище, читает мне, студенту-медику, свои стихи о Тиле Уленшпигиле.

Ты помнишь, Тиль, как пахнут розы в Брюгге,
Как в тихой Шельде плещется волна,
Как сладостно, бродя вдвоём с подругой,
Любовный кубок осушать до дна?
На вертеле уже каплун зажарен.
Стекает жир с коптящихся колбас.
Сок виноградный за стеклом янтарен.
И запевает песню чей-то бас..
Ты помнишь?
Нет, я ничего не помню.
Лежит распятой родина моя.
Не суждено вернуться в отчий дом мне,
Пока в цепях фламандская земля.
Костры, распятья, виселицы, плахи,
Щедроты инквизиции святой,
Испанские солдаты и монахи,
И надо всем паук — Филипп Второй.
О. Фландрия, не вереском покрыты
Холмы твои…