Статьи и проповеди. Часть 12 (19.08.2016 - 01.03.2017)

В западной традиции при Венчании есть особая клятва, аналогичная монашеским обетам при постриге. Там говорится примерно так: «Я беру тебя в жены и обещаю тебе быть верным. Обещаю не бросить тебя в молодости или в старости, в болезни или здоровье, в богатстве или бедности. Помоги мне, Боже, и все святые. Аминь». Те же слова говорит и жена. Такой клятвы у нас нет, но смысл ее нам должен быть известен и понятен. Потому что есть она или нет ее, а жить мы все именно так должны. Будут болезни и будет старость. Кто об этом не знает? Кто женится на бессмертных ангелах или выходит за них замуж? Будут скорби и общая усталость. Но любовь должна сохраниться со всеми атрибутами, из которых главные — нежность и верность.

С возрастом человек становится беззащитнее. Женщина, быть может, вдвойне. И оставлять ее одну с альбомом фотографий, на которых она молодая, а самому начинать новую главу собственной биографии с одной из тех, что в дочери сойдет, — некрасиво. Дело распространенное. Многие поймут, многие придумают оправдания. Но это предательство. Как у военного — измена присяге, как у священника — уход в раскол. Это даже какая-то форма садистического убийства, при котором разлюбленную жертву хоронят заживо и спешат вернуться к наслаждениям. Но разве они — наслаждения — возможны в данном случае в полной мере? Ведь это та же самая слезинка ребенка, о которой говорил Федор Михайлович. Это слезинка, которая, ежели ляжет в основание будущей всемирной гармонии, то сделает невозможной эту самую гармонию и в хлам превратит ее.

Разница только в том, что писатель говорит об одной слезинке ребенка, а мы говорим о реках слез взрослых женщин (миллионов женщин), которым, словно в ритуале вуду, вырвали сердце. Об этих женщинах и их слезах говорит пророк: «И вот еще что вы делаете: вы заставляете обливать слезами жертвенник Господа с рыданием и воплем, так что Он уже не призирает более на приношение и не принимает умилоствительной жертвы из рук ваших. Вы скажете: «за что?» За то, что Господь был свидетелем между тобою и женою юности твоей, против которой ты поступил вероломно, между тем как она подруга твоя и законная жена твоя» (Мал. 2:13-14).

Очевидно, среди евреев при Малахии нарушение супружеской верности приобрело огромные масштабы. И женщина тогдашняя была куда как беззащитней женщины сегодняшней. Только обливать слезами жертвенник ей и оставалось. Но Господь принимал эти слезы, и слезы эти обесценивали все жертвы и духовные труды неверных мужей. То же самое было и у римлян накануне упадка. Они женились, чтобы развестись, и разводились, чтобы заново жениться. Остается только добавить, что это — явления, сигнализирующие именно об упадке: об утрате нравственного чувства, о возросшем эгоизме и жажде наслаждений. Просто духовная болезнь, разросшаяся до масштабов эпидемии. Уверенные в том, что у них есть право наслаждаться любой ценой, люди пытаются пировать, если не во время, то накануне чумы. А на горизонте уже черно от приближающихся наказаний.

Конечно, мужики не святые и не ангелы. Равно, как и женщины. И мир, как на лыжах с горы, катится в сторону какого-то нового Содома, где все можно и ни за что не стыдно. Иногда просто не на что опереться человеку. Но наша общая слабость не отменяет совесть. И нам оставлено покаяние. Покаяние, а не похвальба. Хотелось бы, конечно, гордиться, но приходится только каяться. Как-то так получилось, что в быстром и мигающем электрическими огнями XXI веке мы всему разучились. Разучились рожать детей и еще более разучились воспитывать тех, кого все-таки родили. Разучились доживать до старости вместе и делить в семье все пополам. Даже петь за праздничным столом разучились. Телевизор все заглушил. А если бы не разучились, то многие женщины, которым за 40, промакивая поплывшую на ресницах тушь, пели бы что-то вроде: «Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду — я одна…»

Иностранный язык (4 января 2017г.)

Впервые эта тема всплыла в разговоре с одной знакомой, которая в совершенстве знала немецкий. Переводами с этого языка и на него она и хлебушек зарабатывала. Каким-то образом разговор коснулся такого понятия, как «совесть». Я спрашиваю: «А как по-немецки “совесть”?» И она неожиданно затруднилась с ответом. В тот день немецкая совесть так и не всплыла в памяти. А день спустя мы опять встретились, и знакомая радостно выпалила: «Gewissen!» Совесть по-немецки будет «Gewissen». Но дело было не только и не столько в «совести». Дело было в том, что, как я тогда впервые понял, люди, хорошо владеющие иностранными языками, могут не владеть лексикой, связанной с нравственностью, с духовной жизнью. «Я танцую», «мы танцуем» — знаю. «Я молюсь», «мы молимся» — не знаю.