Статьи и проповеди. Часть 1 (03.09.2007 – 27.11.2008)

Часть города считает гроши и затыкает ватой дыры в оконных рамах. Другая часть способна зажечь 100-долларовую банкноту, чтобы раскурить сигарету. В этом смысле Париж и Токио, Рим и Нью-Йорк одинаковы. Одинаковы в принципе и разнятся в пропорциях. Борьба пропорций — это движение города от грани к грани. Согласно блаженному Августину, есть два града — небесный и земной. В первом любят Бога — до ненависти к себе, во втором любят себя до ненависти к Богу. Оба града пытаются актуализироваться, воплотиться в любом мало-мальски большом городе. Смесь и борьба этих противоположностей делают их похожими на беременное чрево, в котором борется двойня.

Нынешний сельский житель стремится в город. Для молодежи там — вузы и дискотеки, а для стариков — больницы и скверы. Нынешний городской житель убегает из города. Убегает от дорожных пробок, толчеи, загазованности и шума. При малейшей возможности горожане покупают дачу или строят за городом дом, чтобы дышать свежим воздухом и жарить барбекю под открытым небом. Но в свой загородный рай горожане натаскивают бытовую технику, телефоны, компьютеры, автомобиль. Туда они тянут газ, свет, канализацию. Город, как воин, сидящий внутри троянского коня, проникает в сельский быт, завоевывает новые территории. Не тараны сокрушили стены, ранее окружавшие города. Сам город вылез из пеленок, разрушил границы и расползся, как клякса, желая заполнить весь мир. Он больше не тревожит птиц колокольным звоном. Клаксоны и фабричные гудки заняли место колоколов. Облака пролетают над городами и рвутся в клочья, цепляясь не за кресты соборов, а за трубы фабрик и антенны на крышах небоскребов.

Город! Ты — ловушка с крышкой, которая еще не захлопнулась. Сегодня по твоим площадям гуляют изнеженные женщины и в чреве твоих ночных баров сидят сытые, праздные мужчины, на чьих руках давно нет ни следа от мозолей. Но стоит перекрыть газ и выключить свет, стоит перестать привозить хлеб и увозить усопших, ты, город, превратишься в гниющую рану, в язву, в отхожее место, в вакханалию каннибализма и насилия. Не спорь со мной, город. Я вижу тебя насквозь.

Рим зовет всех помолиться Богу, и его храмы и его площади тому свидетели.

Нью-Йорк зовет всех к земному счастью, и французский подарок — металлическая баба в нью-йоркской бухте — тому подтверждение.

Рио-де-Жанейро зовет всех забыться под звуки самбы. Каждый город кого-то куда-то зовет. Чем больше город, тем голос его сильней. В ньютоновской физике более тяжелые объекты притягивают к себе менее тяжелые. Как скопища мошек на яркий фонарь, нас тянет к электрическому свету больших городов. О том, что там идет борьба за души, никто не думает.

Когда мы, обманутые и опустошенные, вдруг поймем это, быть может, бежать уже не получится. Человек, привыкший к горячей воде и кабельному телевидению, уже не сможет жить в пустыне. Да и пустынь вскоре может не остаться.

Ведь город, как клякса, расползается.

Хаос (10 марта 2008г.)

Вид из окна больничной палаты и вид из окна японского ресторана. До чего же они различны между собою! Хотя и больница, и ресторан расположены на одной улице рядом друг с другом. Так не смешиваются вода и масло. Так сытый не разумеет голодного, а люди похожи на планеты, которые как-то притягиваются и отталкиваются, но не встречаются и не слепливаются воедино.

Почему этот огромный мир хранит гармонию и стройность? Ему давно следовало разлететься в куски, разделиться на атомы и удаляться, удаляться друг от друга в бесконечность. Если, конечно, мир бесконечен и если правда, что был Большой взрыв.

Мир мог бы не взрываться, а наоборот взаимно притягиваться частями, склеиваться, слепляться в неразделимую массу. Это было бы похоже на оргию, на мистическое совокупление. Возможно, так гаснет рассудок у сектантов на ночных собраниях и они, не разбирая лиц и пола, смешиваются, превращаются в многорукое и многоголосое похотливое чудище. В конце концов, и пельмени, брошенные неумелой хозяйкой в холодную воду, тоже слепляются в ком. Мир мог бы быть на этот ком похожим.

Склеиться и разлететься — два имени одной и той же смерти. Два полюса, между которыми, ни за что не держась, висит и дрожит от напряжения наша вселенная.

Мир не склеивается и не разлетается. Поэтому он и жив.

Деревья не отрываются от земли и не улетают в небо. Журавли летят стройным клином, а не бесформенным месивом. Почему? Мир сам управляет собой? Сам себя дисциплинирует?

Нет. Он слушается и не может выйти из подчинения.

Хаос начинается там, где есть свобода и где ею неправильно пользуются. Хаос, как запах из кухни, пролазит через малейшие щелки в мир людей, а потом, на плечах человека, ползет дальше, в живую и неживую природу. Но даже бедный человек, чей внутренний мир так перевернут, как вещи в доме после игры Малыша и Карлсона, вокруг себя созерцает порядок.

Солнце встает на востоке и заходит на западе. Теплые вещи весной можно прятать в шкаф.

Хаос у нас внутри. Снаружи его, слава Богу, нет.