Стать японцем

Неторопливость времени Токугава сменилась лихорадочностью. В этих условиях ценность отдельно взятой жизни стала падать. Длинная жизнь ради заботы о родителях теряла ' прежнюю привлекательность. Еще в самом конце существования сёгуната Ёсида Сёин (1830—1859), казненный за свои антисёгунские идеи и признанный новой властью за героя, говорил: «Если человек не хочет умереть в семнадцать или восемнадцать лет, он также не захочет смерти в тридцать, и, без всякого сомнения, жизнь в восемьдесят или девяносто лет покажется ему короткой. Насекомые в полях и на водах живут всего полгода, и такая жизнь не кажется им короткой. Сосна или дуб живут сотни лет, и такая жизнь не кажется им длинной. По сравнению с вечными Небом и Землей, они — все равно что однодневки. Жизнь человека — 50 лет, живущий 70 лет— редкость»¹²⁸. Отсюда следовал непреложный вывод — лучше жить недолго и ярко, чем долго и «бессмыс-

ленно». Суждения такого рода как бы возвращали японцев в те дотокугавские времена, когда воин считал своим долгом поиск почетной смерти.

Неврозы имели причиной и пресловутое трудолюбие японцев, подстегиваемое развернувшейся конкурентной борьбой. Если при сёгунате можно было не слишком беспокоиться за свое будущее — это попросту не имело никакого смысла в условиях сословной системы устройства общества и наследственных должностей, то общество эпохи Мэйдзи создавало возможности как для вертикальной мобильности, так и для социальной деградации. Боязнь-неудачи, стремление во что бы то ни стало добиться жизненного успеха преследовало молодых японцев. В обществе господствовало убеждение, что образование является ключом к жизненному успеху. И японцы действительно приступили к изучению западных наук с невиданным энтузиазмом. Российское справочное издание свидетельствовало: «Ревон, бывший в течение нескольких лет профессором в Токио, сообщает, что прилежание японских студентов доводит их иногда даже до душевной болезни или смерти от истощения». И действительно, учебное рвение молодых людей было настолько велико, что в японской печати этого времени достаточно часто появляются статьи, в которых студентов призывают не заниматься днями и ночами напролет, а уделять время для отдыха и двигательной активности. Свою лепту вносили и настойчивые патриотические (зачастую — истерические, особенно в военное время) призывы догнать Запад. Причем в силу стремительного изменения общественного устройства «в последние годы все чаще и чаще встречается помешательство с бредовыми идеями политического характера»¹²⁹.

Рабочий день на фабриках и заводах продолжался по 14— 16 часов. Сама продолжительность рабочего дня практически не вызывала нареканий и протестов со стороны бывших крестьян¹³⁰, которые привыкли к такому длинному рабочему дню, однако новые условия жизни (отрыв от родственников и привычной среды сельского обитания, необходимость точно являться на работу, деперсонализация производственных отношений) вносили свой весомый вклад в «нервозность» общей ситуации.

Японцы гордились своими железными дорогами и флотом, но благодаря развитию транспортных средств распространение инфекционных болезней происходило теперь с невиданной доселе быстротой. Тиф, холера, дизентерия, дифтерит, оспа, корь косили людей тысячами. Отсутствие водопроводов и канализации, повсеместное употребление фекалий в качестве удобрения усугубляли ситуацию. Желудочно-кишечные инфекции были нормой и бичом этого времени. Особенно свирепствовали холера и дизентерия. В некоторые годы (1877—1879, 1887—1888) число умерших заметно превышало 100 тысяч человек.

Токугавская Япония, естественно, не обладала общенациональной системой здравоохранения, которую пришлось создавать во второй половине XIX в. Точно так же, как и изменение гигиенических навыков (например, введение в обиход мыла, производство которого началось в Японии в 1873 г.), это требовало времени. В таких условиях дезинфекция жилищ, сожжение вещей, принадлежащих больным, карантин и изоляция больных (холерные бараки) оставались основным средством борьбы с распространением эпидемий. Данные меры осуществлялись прежде всего полицейскими, которые одновременно имели дело с недовольством и протестными настроениями (вплоть до насилия), обусловленными стремительными реформами, которые, как часто считалось «в народе», имеют отношение и к распространению болезней. Эти люди были недалеки от истины. Просто они говорили о небесном наказании, а врачи и гигиенисты предпочитали объяснять причины эпидемий социальными факторами.