Читаем Стать японцем полностью

Японцы жили и работали сидя. Даже кузнецы ковали металл, находясь в сидячем положении. И. А. Гончаров свидетельствовал, что и в положении «стоя» японцы не разгибались окончательно: «Мне, например, не случалось видеть, чтоб японец прямо ходил или стоял, а непременно полусогнувшись, руки постоянно держит наготове, на коленях, и так смотрит по сторонам, нельзя ли кому поклониться. Лишь только завидит кого-нибудь равного себе, сейчас колени у него начинают сгибаться, он точно извиняется, что у него есть ноги, потом он быстро наклонится, будто переломится пополам, руки вытянет по коленям, и на несколько секунд оцепенеет в этом положении; после вдруг выпрямится и опять согнется, и так до трех раз и больше. А иногда два японца, при встрече, так и разойдутся в этом положении, то есть согнувшись, если не нужно остановиться и поговорить. Слуги у них бегают тоже полусогнувшись и приложив обе руки к коленям, чтоб недолго было падать на пол, когда понадобится. Перед высшим лицом японец быстро падает на пол,

и клонить голову долу, что привело не только к согбенности и «недостаточному развитию тела», но и к формированию «депрессивного», лишенного жизнерадостности национального характера.

Теперь задача состояла в «распрямлении» японца, что знаменовало собой коренное переосмысление тела и его места в пространстве (как в физическом, так и в социальном). Если рассуждения евгеников и генетиков были рассчитаны на «улучшение» японского тела в отдаленном будущем, то просветители, врачи и гигиенисты вслед за политиками делали акцент на настоящем и близкобудущем времени. Они были убеждены, что «качество» тела находится в прямой связи не только с одеждой, но и с тем, чем его «наполняют». Одним из путей по наращиванию габаритов японца была признана реформа пищевой диеты. Стали раздаваться голоса, призывавшие к замене риса пшеничным хлебом. Российская газета писала: «В городе Наби издан закон, которым предписывается есть хлеб в подражание европейцам, которые красивее, выше ростом, крепче и разумнее»103. Таким образом, и российская газета напрямую увязывала телесные (и даже умственные) характеристики с особенностями питания.

Желание японцев реформировать пищевую диету подогревалось унизительными аттестациями европейцев, которые те давали японской кухне. Они находили ее «пресной», говорили, что она надолго оставляет во рту «неприятный вкус». Сакэ вызывало ассоциации с «дурным рейнском вином». Сладости характеризовались как красивые на вид, но «отвратительные на вкус»104. О моде на японскую этническую кухню не было тогда и речи. Относившийся к Японии с большим почтением и даже восторгом Б. Пильняк несколько позже не без сарказма писал: «Ну, а мы должны были привыкнуть жить совершенно без хлеба, есть каракатицу, маринованную редьку, горькое варенье, сладкое соленье, черепах, ракушек, сырую рыбу, сливы в перце, десятки кушаний за обедом, в малюсеньких лакированных мисочках, есть двумя палочками, сидя на полу»105.

К хлебу японцы привыкали сравнительно просто. Гораздо большей проблемой было приобщение к мясной и молочной пище. Ведь эти продукты традиционно считались «нечистыми», многие японцы смотрели на европейцев, «пожирающих» мясо, с неприкрытым отвращением. Князья-даймё, когда их проносили мимо мясной лавки, приказывали поднять свой паланкин повыше. В Иокогаме, первом японском порту, открытом для европейцев, в 1869 г. из-за недовольства местного населения мясные лавки пришлось вывести за пределы города. Фукудзава Юкити, который отличался жизнелюбием, цинизмом и отрицанием традиций, вспоминал в своей автобиографии, что в огромном городе Осака в последние годы существования сёгуната было всего два едаль-ных заведения, где подавали мясо, и эти заведения были самыми низкопробными и самыми дешевыми — настолько мало находилось японцев, которые желали бы оскоромиться. Недаром «нормальные» люди принимали самого Фукудзава и его невоспитанных соучеников за неприкасаемых — эта. Сурово осуждая «феодальные» обыкновения, Фукудзава с нескрываемой гордостью говорил о том, что в его собственной семье, по сравнению с одеждой (читай: показателем статус-ности), гораздо больше внимания уделяется качественной (читай: европейской) пище106.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология