Это не обычный утопистский или левацкий способ критики теорий, касающихся нашего отношения к искусству, или эстетики. Обычный способ заключается в следующем: вы говорите, что искусство представляет собой лишь конструкт и на самом деле не существует, то есть оно, скажем так, выступает всего-навсего способом воспроизводства человеческой буржуазной идеологии, основанным на присущих буржуазии идеях вкуса. Я же говорю, что на самом деле искусство — это небольшой, но узнаваемый фрагмент некоего гораздо более обширного и в основном нечеловеческого мира влияний и проектов, которые к нам совершенно не сводятся и попирают наши представления о том, что «кому» принадлежит и кто всем управляет, из-за чего кажется, будто в причинности есть нечто анимистическое или паранормальное. Искусство вовсе не клей, служащий для фальшивой связки таких буржуазных дихотомий, как субъект и объект. Я говорю об особой субстанции, токсине, опасном для антропоцентризма, механистических теорий каузальности, закона непротиворечивости и обычного утилитаризма. Например, закон непротиворечивости — важная опора западной философии, однако он не был доказан, он просто декларировался (впервые его постулировал Аристотель в книге «Гамма» своей «Метафизики»). Его легко нарушить, и точно так же несложно вывести определенные логические правила, позволяющие некоторым вещам быть противоречивыми. Поскольку экологические сущности (
Искусство лишь отчасти работает в качестве машины воспроизводства человеческой буржуазной идеологии — когда вы добавляете его в суп самую малость, не слишком внимательно исследуете его или же считаете украшением. Но, присмотревшись к нему, вы бы увидели всевозможных субсендентных микробов, которые кишат внутри, и каждый такой микроб пытается вас загипнотизировать.
Подобная встреча с искусством говорит нам кое-что о встрече с любой спроектированной вещью. Потому-то и можно спать в ледяной скульптуре, что люди и делали с «Ледяными часами» Олафура Элиассона. Точно так же туристы могут снимать селфи на ее фоне, и с этим ничего не поделаешь. Вещь переполнена частями, масштабами, темпоральностями и сексуальностями, так что она никогда не подстраивается полностью под наш вкус, под стандарты хорошего вкуса, но отсюда вовсе не следует, что она всегда исключительно уродлива или что красота и уродство — ложные категории. Это означает, что красота — дикая, призрачная, навязчивая, как привидение, несводимая, жутковатая. И причинная. А стало быть, различие искусств и ремесел или искусства и дизайна разваливается, оставляя нетронутым различие между тем, для чего существует вещь, и ее открытостью, будущностью. Часто говорят, что «красивое» — противоположность «полезного». Красивое считается обузой, и именно поэтому современный мир в значительной своей части уродлив. Но на самом деле красоту, полезность
Такое существование-между манит и раздражает; оно означает, что у вас никогда не будет совершенного проекта или устройства. Ведь из взаимосвязанности не следует, что есть очевидное целое, очевидным образом трансцендирующее свои части, целое, которое больше, лучше и круче своих частей, тогда как части — просто детали в машине целого. Политическая система — тоже вещь с определенным устройством, спроектированная вещь, так что это относится и к тем видам будущей политики, которые нам требуются. Включение кроликов означает исключение болезней, смертоносных для кроликов. Я понимаю это буквально. В силу взаимозависимости, когда вы заботитесь об одной сущности или группе сущностей, другая (или несколько других) остается в стороне. Биоцентрическая экологическая философия ошибается, когда говорит, что у вируса СПИДа есть такие же права на существование, как и у человека, больного СПИДом. Нам надо сделать выбор. И я, разумеется, выберу больного СПИДом.