Стать чернокнижником

Под тусклыми звездами я побежал по бескрайнему простору, выложенному кирпичом — таким горячим, что он обжигал мне ступни. Раскаленные кирпичи тянулись до черневшего горизонта. Я плакал, шатался от боли, но заставлял себя бежать. Из щелей между кирпичами с шипением вырывались дым и пламя. Я хватал ртом воздух, был измазан копотью и покрыт потом. Наконец я оказался возле окна, располагавшегося среди кирпичей; горизонтально, будто в стене. Окно было открыто. Восходящий поток воздуха вздымал занавески пузырем. Я понял, что мне нужно заглянуть внутрь.

Я резко качнулся, упал на четвереньки и закричал от боли. Подполз к краю, глянул вниз и увидел там короля с придворными. Они восседали за столом; яств перед ними никаких не было, а лицо каждого искажала невообразимая мука. Их одеяния и тела были прозрачны, и я мог видеть, что сердца этих господ и дам были раскалены добела, как железо в печи.

А еще я увидел девушку, что пела и непрестанно пряла в красиво освещенной комнате. У ее ног сидел мужчина, вырезавший из куска слоновой кости что-то бесконечно изысканное и прекрасное, но этому произведению никогда не суждено было обрести завершенность.

А я лежал, по-прежнему почти голый, в холодном ручье меж заснеженных берегов. Бушевал буран, и небо было пустым и белым.

И невнятно шумела толпа на каком-то базаре, и я был один в бесконечных тихих залах, покрытых толстым слоем пыли. И я шагал по воде к разрушенной башне, где поджидали моего прихода люди в белых мантиях и серебряных масках; и роскошно одетый пират беспрестанно расхаживал туда-сюда на своем однопалубном суденышке, висевшем в воздухе. Когда я камнем летел мимо, он потрясенно смотрел на меня.

И я смог заглянуть в воспоминания, в жизни всех, кто населял землю Ташэ. Я понял, каково быть королем или рабом, влюбленным или убийцей и каково быть стариком и вспоминать свою жизнь как размытый ускользающий сон.

И я нашел мою сестру Хамакину.

Я упал в вихрь жалившего кожу песка, и внезапно песчинки превратились в миллионы птиц. Они хлопали мягкими крылышками возле меня, чтобы удержать в воздухе. У всех них было лицо моей сестры, и каждая пела голосом Хамакины:

— Секенре, я здесь.

— Где?

— Братик, ты пришел за мной.

— Да, пришел.

— Братик, теперь уже слишком поздно.

Я уже не падал, а лежал, откашливаясь, в мягкой куче остывшего пепла. Я сел, выплюнул пепел изо рта и постарался протереть глаза.

Через некоторое время мое лицо было мокрое от слез и слюны. Я смог вытереть его и увидел, что нахожусь в саду из пепла. Во все стороны тянулись, исчезая вдали, ровные ряды голых белых деревьев, лишенных листьев, но увешанных круглыми белыми плодами. С неба, будто дождь, сыпался пепел, так что и небо, и пепел, и земля — все было серое, и я не мог различить, где кончается земля и начинается небо.

Я встал среди засохших цветов. Стебли их напоминали тростник зимой — огромные, отлично сохранившиеся во всех деталях, пусть и лишенные цвета.

Пепла падало так много, что я чувствовал, как хлопья ударяют меня по плечам. Меня покрыло слоем пепла, и я как будто вписался в эту картину. Я закрывал лицо ладонями, с трудом дыша и стараясь что-нибудь разглядеть, и шагал по тропинке между каких-то палочек — возможно, это были остатки заборов, — а прохладный мягкий пепел доходил мне до колена.

Воздух наполнялся ароматом пепла — настолько сладким, что это было неприятно. Пахло так сильно, что у меня закружилась голова. Но я понимал, что там нельзя останавливаться и отдыхать, и сделал следующий шаг, а потом еще и еще один…

На открытой площадке, которая, возможно, располагалась в середине сада, стоял деревянный навес, наполовину скрытый сугробами из пепла. Это была крыша-купол, покоившаяся на толстых столбах. Купол был сделан в виде глазастого лица с широким ртом, забитым, как будто это существо уже начало рвать серым пеплом.

Там меня и поджидала Хамакина — под этой странной крышей, на скамье. Сестра тоже была в лохмотьях и босая и вся посыпана пеплом. А на щеках ее оставили дорожки слезы.

— Секенре…

— Я пришел забрать тебя, — ласково сказал я.

— Я не могу уйти. Отец… хитростью заставил меня съесть плод, и я…

Я махнул рукой в сторону одного из белых деревьев:

— Вот такой?

— Тогда все выглядело не так. Деревья были зелеными. Плоды были прекрасны и вкусно пахли. Цвета вокруг… сияли, постоянно менялись, как на масляном пятне на поверхности воды, когда его освещают лучи солнца. Отец велел мне есть, и он был сердит, я испугалась и съела… А вкус был такой мертвый, и внезапно все сделалось таким, как ты его сейчас видишь.

— Это сделал отец?

— Он сказал, что все это с самого начала входило в его планы. Я многого не поняла, что он говорил.

— А где он сам?

В ярости я выхватил меч и крепко вцепился в него; меня переполняла ярость, но в то же время я думал, что выгляжу, наверное, смешным и беспомощным. Но теперь это был мой меч, а уже не отцовский, и Сивилла дала мне его с определенной целью…

— Что ты будешь делать, Секенре?

— Все, что мне придется сделать.

Хамакина взяла меня за руку. Прикосновение ее пальцев было холодным.

— Пошли.