Старый дом

В уютной холостой квартире Вельского скоро стали собираться гости. При появлении каждого из них Борису приходилось изумляться: все это были его знакомые, молодые люди, по преимуществу офицеры, принадлежавшие к хорошему обществу и более или менее известные своим умом, образованностью и талантами. Здесь были, между прочими, и братья Муравьевы, и Бестужевы, и молоденький гвардейский корнет князь Одоевский, которого Борис знал еще совсем мальчиком. Все они приветствовали Бориса очень радушно. Говорили, что давно поджидали его возвращения из-за границы и были уверены, что он кажется их единомышленником.

Все эти горячие молодые люди были очень искренни. Но, вслушиваясь в их рассуждения, Борис все же не мог подметить в них ничего серьезного. Все это были, по большей части, общие места, пламенные молодые фразы — и только. Он заметил также, что все, очевидно, кого-то поджидают. Вот раздался, наконец, звонок. Одоевский выбежал в переднюю и сейчас же возвратился с сияющим лицом, крикнув:

— Он! Он!

Вслед за ним у двери показался молодой человек, с наружностью хотя и не особенно красивой, но выразительной и привлекательной, с задумчивыми глазами и несколько утомленным видом. Выражение его лица менялось очень быстро и отражало все его ощущение. Большая нервность в каждом движении. Лета его определить было трудно. Сейчас вот ему кажется лет около тридцати, и тут же, через минуту какую-нибудь, он превращается совсем в юношу. Но всякий, кто хоть раз его видел, уже не забывал этого лица, этой фигуры. В нем было что-то особенное, своеобразное. И почему-то, глядя на него, почти у каждого являлось какое-то смутное ощущение как бы жалости к этому человеку, хотя он вовсе не казался жалким. Он гордо нес свою оригинальную голову.

Борис встрепенулся, его увидя. «Так вот кого недоставало, так вот кого ждали!» Он сразу ощутил в себе прилив симпатии, уважения и странной жалости к этому человеку и быстро пошел ему навстречу.

— Рылеев — вы! — проговорил он. — Как я рад встрече с вами!

Рылеев всмотрелся в него, улыбнулся, блеснул глазами и крепко сжал его руки.

— И я тоже; я знал, что увижу вас здесь сегодня.

Начались со всех сторон шумные приветствия. И Борис видел, что в этом молодом кружке Рылеев играет видную роль, что он всеобщий любимец, быть может, запевала. Борис невольно вздохнул и подумал:

«И он тоже ставит на карту свою жизнь!.. Но ведь он так умен, так благороден — дело, которому он отдается, не может быть дурным делом!..»

Он подошел к Рылееву, напомнил ему кое-что из старого, спросил о его жизни за это время.

— Много перемен со мною! — отвечал Рылеев. — Начать с того, что я недавно женился.

— Вот как! Я не слыхал… Поздравляю!

— С благодарностью принимаю поздравление.

Глаза его улыбнулись, все лицо расцвело, от него так и дохнуло счастливой юностью.

— Загляните ко мне, в мое гнездо… Моя женушка всегда рада хорошим людям.

— Спасибо, еще бы не заглянуть! А поэзия что поделывает?

— Ну, что поэзия, теперь мало времени о ней думать…

— Как так? Это что-то нехорошо и напрасно вы так говорите! Да вы и прав не имеете так говорить. От вашего таланта я жду очень, очень многого.

Вдруг лицо Рылеева потускнело, даже за минуту блестевшие глаза подернулись туманом.

— Что такое мой талант? Да и есть ли он у меня, я, право, не знаю! — глухо проговорил он. — Стихи, стихи! И они доставляют отраду, и они могли бы принести даже пользу, большую пользу, только, к несчастию, это уже поняли, а потому нас заставляют молчать, у нас вырывают языки, чтобы мы не пели!

Его голос вдруг зазвенел и поднялся.

— Да, это так! Но в таком случае мы должны бросить лиру, должны взяться за меч и доказать, что он в наших руках не пустая игрушка. Стыдно, позорно спать, когда начинает гибнуть все честное, все благородное… когда наступает торжество всякой неправды, всякой низости!

Присутствовавшие уже жадно слушали, со всех сторон обступая Рылеева и Бориса.

Но Борис вдруг перебил поэта.

— Прежде всего мы не должны увлекаться, — сказал он. — Мы не должны допускать в себе раздражения. Если наше положение так серьезно, что необходимо искать способ из него выйти, то нам следует вооружиться прежде всего благоразумием.

Рылеев взглянул на него даже почти со злобой.