Старый дом

— Катерина Филипповна, воля ваша, вы все время, как есть все время поступали не так, как бы следовало!.. Что вы мне говорили перед моим отъездом в деревню? Вы говорили, что будете часто и много писать сестре Нине…

— Я так и начала! — своим тихим голосом ответила Татаринова. — Я написала ей очень большое и обстоятельное письмо… оно должно было на нее подействовать, открыть ей глаза, утвердить ее в вере, заставить ее начать борьбу с врагом, который овладел ею… Я ждала — она нескоро мне ответила. Наконец получаю письмо, ведь я вам его читала, вы сами увидели, что это письмо написано было только из приличия… Я писала ей опять и не получила ответа… Я не оскорбляюсь, вы знаете, что я никогда не оскорбляюсь, я не имею на это права… обидчивость — грех…

— Так зачем же вы не продолжали переписку? — перебил князь Еспер. — Не подействовало один раз — могло бы подействовать в другой.

— Не продолжала, потому что соображаю, как вы должны знать, свои действия с получаемыми мною откровениями.

Князь Еспер не удержался от нетерпеливого жеста.

— Откровения! — раздраженно воскликнул он. — Опять откровения!.. Что же, неужели вам приказано оставить ее в покое?

— Именно.

— Как? Оставить в покое, то есть не пытаться спасти погибающую душу? Подумайте, Катерина Филипповна, разве может быть такое откровение, разве Господь Бог, повелевающий положить душу свою за други своя, может требовать от нас таких действий? Ведь это человек утопает, а вы отвертываетесь и говорите: «так велит Христос»… Подумайте!

Но Катерина Филипповна нисколько не смутилась этими словами.

— Совсем не то, — спокойно сказала она. — Христос не может повелевать жестокости и равнодушия к судьбе ближнего, но он ведет человека к спасению различными путями, которые иногда для нас и непонятны, которые мы слабым нашим разумом постичь не в силах. Мне было откровение, что сестра наша, хотя и уходит от нас, но временно. Она сама откажется от заблуждений и вернется к нам с большею еще и уже непоколебимой верою.

Князь Еспер все более и более раздражался.

— Однако вы этого до сих пор мне не говорили. Вы говорили просто, что вам приказано было оставить ее.

— Так оно и было сначала, а откровение, о котором я говорю теперь, получила я на этих днях, когда скорбела духом о том, что Нина уже несколько дней в Петербурге, а ко мне не заглядывает.

— Что же, это было вам в видении сказано?

— Нет, письменно.

— Покажите мне.

— Хорошо, сейчас покажу.

Она вышла и вернулась с запиской в руках. Князь Еспер прочел и швырнул бумажку на стол.

— Что вы делаете? — в ужасе воскликнула Татаринова. — Что вы делаете, безумный?

— Я не верю этому откровению! — почти задыхаясь и дрожа говорил он. — Оно подложное!

— Как подложное? — не веря своим ушам, прошептала Татаринова.

— Да так, я не знаю, вам подкинули эту бумажку… я не верю… это подложное… это не может быть!..

Катерина Филипповна встала совсем бледная, глаза ее загорелись негодованием.

— Князь, прошу вас, — сказала она глухим голосом, — прошу вас оставить меня. Вы кощунствуете… вы находитесь под властью дьявола… уйдите… уйдите скорее… Придите в себя… молитесь… просите у Христа прощения… Уйдите… уйдите!..

Она замахала руками и скрылась из гостиной. Он постоял, продолжая трястись от злости, наконец плюнул и тоже выбежал, почти громко повторяя:

«Вот дура, вот дура! Совсем рехнулась, совсем!»

А между тем сам он был как полоумный. Выбежав за ворота, он крикнул своему кучеру, который стал было подавать экипаж: «Убирайся к черту!» — и замахал руками. Кучер остановился в недоумении и глядел, как барин, семеня ногами, подпрыгивая и кривляясь, пустился по улице, обращая на себя всеобщее внимание. Долго бежал князь Еспер, мысленно ругая всех и себя в том числе. Наконец мало-помалу он стал успокаиваться.

«А кто ее знает, — думал он, — может, эта сумасшедшая и права!.. Как знать, Нина, пожалуй, и впрямь очнется и затоскует по нашим кружениям и экстазам… Ведь это втягивает, как запой!..»

Ему вспоминалось, как однажды и он, сам того не замечая, поддался во время собрания у Татариновой общему экстатическому настроению и завертелся до одурения, которое перешло в нечто действительно особенное, потрясшее всю его нервную систему и вызвавшее удивительные ощущения. Потом он много раз хотел дойти до такого состояния, но уже не мог и только притворялся ради ему одному известных целей.

«Как знать, как знать» — повторял он и, видимо, утешался. — Может, еще и на нашей улице будет праздник… вернется она… и тогда…

Что будет «тогда» — об этом ему нечего было задумываться. Он уже так часто мечтал о том времени, когда Нина окажется совсем без воли, совсем под его влиянием, — и очень хорошо знал, что тогда будет…

Он взял извозчика, приехал домой, посмотрел на часы, потом прошел к генеральшиным воспитанницам и пригласил их к себе, говоря, что покажет им удивительную книгу с картинками. В книге для них ничего удивительного не оказалось. Но князь книгой не ограничился. Он расставил всевозможные сласти, которых у него всегда много было в запасе. Он принялся за свои ужимки, шутил с девочками, ласкал их…