Старые истории (сборник)

- «Чем они тебя?» - спрашиваю. А он: «Рашпилем», - говорит. И рашпиль тут же у порога валяется. Здоровенный, как валек. А старуха на печи лежит и тоже орет: «Развода требую, развода!»

- Господи! Страсти-то, страсти какие... - торопливо приговаривает женщина. - А милицию вызывали?

- Приходил Кулек... Это прозвище нашего милиционера, - обернулся ко мне Федот. - Ну что он? «Протокол на вас каждый раз составлять - бумаги не хватит», - говорит. Но штрафу взял пять рублей и квиток выдал. Потому как ночной скандал. Нарушение правил тишины. Теперь они днем дерутся.

- Что ж он не уйдет от них? Эдак уж тоже не житье.

- Куда уйти? Кому он нужен? Милиция и та от него отступилась.

- Ну да, безвыходное положение. Тунеяд, одним словом.

- А кто этот Ваня Ромозанов? Родственником Звонарю доводится, что ли? - спросил я.

- Ромозанов-то? Первым председателем был. Всю власть на себе держал в восемнадцатом годе. Матрос - на боку маузер и лента пулеметная поперек живота. Он на острове мужика кутуковского убил.

- За что?

- За луга. На том острове у нас с кутуковскими прямо сражения происходили.

- Но ведь Лещинное от вас километров за семь, не меньше, - сказал я.

- Ну так что? Поначалу мы тот остров захватили. Ваня Ромозанов сказал: «Теперь вся власть наша! Мы хозяева, сами и отмерим. Луга от Волчьего яра до самых лещинских осокорей - все теперь наши. И кто сунется на них - того за зебры и с Волчьего яра прямо в омут».

- И наши то же самое говорили, - сказала женщина. - Все на Лещинное зарились. - И, поглядев на меня, пояснила: - Там поместье Лещинина стояло. Дворы все каменные. А в доме зеркальные двери были... Разбили их на малые осколки и по избам растащили для поглядки.

- А на острове луга были, - ревниво перебил ее Федот. - Сено мелкое, как шерсть. Вот и бросились туда, на остров. Мы с одной стороны, а кутуковские - с другой. И пошла резня...

Неожиданно раздался низкий глухой рев сирены. Беленький приземистый катер выглянул из-за кривуна и, вытягивая по реке длинные косые волны, пошел к пристани. Мы спустились вниз.

Степок не выходил из каюты до самого подхода катера. Потом суетливо захлопотал возле Федота:

- Давай мне конец-то. Уж я прихвачу намертво. А ты сходни надежнее клади. Видишь, пассажиры с грузом.

Меня Степок теперь не замечал, все спиной ко мне поворачивался.

Первой с катера сошла сутулая морщинистая женщина в фуфайке и кирзовых сапогах. В руках она с трудом несла две корзины с помидорами.

- Стеша, Стеша, ну-к я помогу! - подлетел к ней Степок.

- Что ты как из Сибири бежамши? - устало и строго сказала Степанида. - Хоть бы людей постыдился, босяк!

- Да вроде бы солнушко проглянуло с обеда, - виновато ухмылялся Степок и вьюном вертелся вокруг хозяйки. - Давай, давай!

Одну корзину, кряхтя, взвалил на спину, вторую взял в руки.

- Что ж не продала помидоры-то? Ай не берут?

- Болгарских навезли... Не помидоры, а горох. Эдакие вот. - Степанида показала нам кончик пальца. - Но за полцены возьмут и такие. На язык нечего положить, но берут по дешевке. Подождем, говорят, пока и ты не пустишь свои по семьдесят копеек. Как болгарские. Уж нет! Меня политикой не возьмешь. Лучше с голоду сдохну, а не поддамся, чтоб за полцены. Ступай, Степа, ступай.

Федот тем временем помог сгрузиться семье - и мать, и дочь, и отец обвешаны были связками сушек и баранок с ног до головы. Мы сели с кутуковской женщиной, и катер отчалил.

- Стой, стой! - закричали с пристани и замахали руками. - Ромозанова-то куда повезли? - указывали на верхнюю палубу.

Там на белой скамеечке одиноко сидел старик в такой же выгоревшей, как на Федоте, фуфайке, в голубом древнем картузе с лакированным козырьком и приветливо кивал головой.

Капитан катера выругался, сбавил газ и стал разворачиваться.

Высаживали Ромозанова прямо на глинистый берег. Сходней на катере не оказалось, но зато нашлась длинная широкая доска. Я сводил его по доске... Большие, черные от застарелой грязи, разбитые работой пальцы его мелко дрожали. Я держал его под мышки, и даже сквозь стеганку ощущалась жесткая сухость его тонких беспомощных рук.

- Как же это вы свою пристань проехали? - спросил я.

- Думал, окликнет кто... Ан никто не спохватился... Забыли, знать. А сам-то я плохо соображаю.

- Мешочек у меня там под скамейкой остался, - сказал он уже на берегу.

Я передал его тощий заплечный мешок в руки Федота.

- Хоть бы кто из родственников встретил старика.

- Он один остался. В богадельню не хочет. Тридцать рублей пенсии получает. Чего ему не жить? Хлеб нам привозят раз в неделю, тепленький. Воздух бесплатный. Рыбы сколько хочешь - вон в воде плавает...

Федот говорил, улыбаясь, ласково помахивая капитану, и не поймешь - язвил он или в самом деле хвастался. А сверху, по краю обрывистого берега, шли Степок и Степанида, шли ровным мелким шагом, вытянув по-лошадиному шеи, тяжело опустив руки. На их спинах горбатились огромные черные кошелки, покрытые мешковиной.

1965

ТИХОН КОЛОБУХИН

- Ты все говоришь, - правда, мол, свое возьмет, рано или поздно одолеет? - спрашивал меня шкипер Федот.

- Ну! Неверно?