Старые друзья

— Понял! — ахнул я, хлопая себя по лбу. — Как сразу не догадался? Хоть Германию тебе грабануть не довелось, но ты ж в органах работал, а ваш брат имел законное право приобретать в спецмагазинах конфискованное имущество. Чье это все, не помнишь, не врачей-убийц? Или Николая Ивановича Вавилова, которого вы голодом уморили? Чувствуется, что принадлежало интеллигентному…

Лыков снял трубку и набрал номер.

— Ты, Полина? Лыков. Где твой муж? Скажи, потом домоется, быстренько ко мне, одна нога здесь, другая там.

— Петька Бычков? — обрадовался я. — Тоже школьный кореш, заслуженный охранник республики. Вот удача, такой свидетель нам и нужен! — Я вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Донос он любопытный накатал, на тебя, между прочим.

— Какой донос? — Лыков изменился в лице, и очень сильно.

Теперь-то я понимаю, что с этой минуты он так и не пришел в себя.

— Обыкновенный, мало, что ли, ты их читал, когда их мешками к тебе таскали? Но об этом успеем, подождем Петьку. Как это у вас в органах называется? Очная ставка?

Лыков присел, закурил, исподлобья меня побуравил и снова набрал номер.

— Полина, пусть Петька сидит дома и ждет сигнала, все… Выкладывай, без шарад.

— Раскалываться будем, гражданин Аникин, или в молчанку играть? — Я коротко заржал. — Из вашего лексикона, где-то читал. Ты бы валокордина или чего-то в этом роде выпил, морда у тебя кровью налилась. Как поет мой Андрейка: «…и, как из арбуза, из вас брызнет сок!» Ради свидания с тобой к внуку не пошел, внука на Лыкова променял! Хоть оценишь? От тебя дождешься… Жмот ты, Захар, сигаретой не угостил, придется курить свои, «Филип Моррис». — Я закурил. — Других не употребляем, пенсия не позволяет.

Лыков с натугой усмехнулся, уселся поудобнее и стал меня изучать. Морда у него в самом деле сильно побагровела, и дышал он нехорошо, с хрипом, но взгляд был тяжелый, скверный — профессиональный, отработанный на допросах взгляд садиста. Так он, наверное, смотрел на Андрюшку, молодого, могучего, красивого, беспомощного в жерновах этой жуткой мельницы. Не дай бог зависеть от человека с таким взглядом. Раньше я этого не замечал, да и личина у Лыкова была другая — борец за чистый моральный облик, интересы ветеранов.

— Сказать, о чем ты думаешь, Захар? Эх, думаешь ты, было время, когда я из этого обрубка Гришки Аникина мог сделать лагерную пыль… И почему это я одну ветвь отрубил, а вторую оставил?

Лыков молчал. Ну и хрен с тобой, молчи, впитывай информацию, ничего для себя полезного и приятного ты из нее не извлечешь.

— Хорошие были времена, да прошли, — продолжал я. — «Те времена укромные, теперь почти былинные, когда срока огромные брели в этапы длинные…» Брели или плелись? Точно не помню… И люди какие! Берия, Абакумов, Меркулов, Кабулов — рыцари без страха и упрека, у каждого в кабинете портрет Дзержинского и умывальник, чтоб руки всегда были чистые. Сказочные времена! А сегодня что? Какому богу молиться? Перед кем глаза закатывать, священный восторг испытывать? Тоска, Захар. Ценным имуществом полным-полна коробочка, а власти нет… Хотя кое-какая осталась, недаром один умный человек сказал, что тебя не то чтобы боятся, но опасаются. Не молодежь, конечно, молодежи на вашего брата начхать — опасаются те, кто помнит. Уж очень хорошую память вы о себе оставили — тот, кто помнит, до смерти не забудет. Поэтому и опасаются. А вдруг гласность и перестройку прихлопнут? Тогда ведь ты снова понадобишься, бесценный опыт, все фамилии записаны, досье на дому!

Лыков молчал.