Старые друзья

– Ну ладно. Отец спит?

– Спит.

– А Розина?

– И Розина спит.

– Закрой дверь.

Я закрыл дверь и вернулся к ней. Меня переполняли эмоции – сейчас я узнаю секрет тридцатитрехлетней давности. Она лежала на боку, прижавшись щекой к подушке. Голос ее звучал тихо и слабо, но оставался твердым и не дрожал.

– Ты дверь плотно закрыл?

– Да.

– А собачку застопорил?

– Да.

– А задвижку не забыл? – Она сама засмеялась своим придиркам. – Ну хорошо. Вопрос был такой: «Кто управлял Берлинским филармоническим оркестром до Караяна?»

– Ты знала кто?

– Знала. Челибидаке. Румынский дирижер.

– Я и не сомневался. Если бы ты не знала, ты бы нам сказала.

Насколько я помнил, она выиграла четыре тысячи франков. Решись она продолжить игру, получила бы восемь тысяч – примерно треть своей тогдашней месячной зарплаты. Представляю, как она была на себя сердита.

– Сильвер?

– Да?

– Хочешь, еще кое-что расскажу?

Я удивился. Что еще она может мне рассказать? На миг у меня даже мелькнуло: а вдруг она переспала с Заппи Максом? Будь это так, я порадовался бы за нее, но одновременно почувствовал бы себя оскорбленным. Но все оказалось совсем не так.

– А седьмой… Седьмой вопрос был про месяц и год рождения Каллас…

– Что? Заппи Макс сообщил тебе седьмой вопрос?

– Да. Сначала он не хотел, но я так ему улыбнулась… С помощью такой же точно улыбки я захомутала твоего отца… И потом, все уже ушли. Мы остались одни в зале. Сидели в первом ряду…

– И?…

– Что – и?

– Ты знала?

– …

– Мама, ты знала?

Она уснула. Я выпустил ее руку из своей и прилег рядом с ней. Примерно через час – а может, прошла всего одна минута; время в те ночи странным образом растягивалось, – меня разбудил ее голос. Я вскочил, встал перед кроватью на колени и снова взял ее за руку.

– Да, я знала… Она родилась в декабре тысяча девятьсот двадцать третьего года… Второго декабря… В Нью-Йорке.

– А… восьмой? Мам, восьмой вопрос он тебе тоже задал?

– Ну, это был самый легкий! Сколько актов в «Прекрасной Елене»?

– В «Прекрасной Елене»?

Она принялась напевать, отбивая ритм указательным пальцем. Ее губы едва шевелились: «А я храбрей всех героев, брей всех героев, брей всех героев»… А мне подумалось, что она и правда храбрей всех героев. Она ведь знала, что вступила в решающую схватку со смертью и что у нее нет ни единого шанса на победу.

– «Прекрасная Елена»… – вновь заговорила она и засмеялась своим лукавым смехом. – Ну, конечно, я знала ответ. Не такая уж я дурочка… Хотя как раз наоборот. Ужасная дурочка… Хи-хи-хи… А потом он задал мне девятый вопрос. Он уже сам не мог остановиться. Бедный Заппи…

– Мама, ты знала ответ на девятый вопрос!

– Поклянись, что не скажешь отцу!

– Клянусь!

– Это было… Нет, не помню. Забыла. Зато точно помню, что ответила правильно. Потом он задал мне десятый вопрос, а за ним – одиннадцатый.

Она снова впала в забытье. Я потряс ее за руку – довольно сильно:

– Мам, и ты ответила?

Она слегка качнула головой и медленно прошептала, словно повторяя за Заппи Максом: «Сюзанна, вы можете сказать, кто из пианистов аккомпанировал Кэтлин Ферриер при записи на радио ее концерта в феврале 1951 года в Милане?»

– Ты знала, мама?

– Знала… Джорджио Фаваретто… Конечно, я знала.

Ну конечно! Какой дурак не знает, кто аккомпанировал Кэтлин Ферриер при записи концерта на радио в феврале 1951 года в Милане?

Я представил себе, как Заппи Макс и моя мама Сюзанна сидят рядышком и шепотом, как под гипнозом, обмениваются вопросами и ответами. Оба не заметили, как втянулись в эту жестокую игру, призванную наказать за излишнее любопытство «вечными сожжжалениями», как написал бы Жан.

– Он перевернул последнюю, двенадцатую карточку. Но я накрыла ее своей рукой. Я больше не хотела… Он встал… Застегнул пальто и обнял меня… Он сказал: «Я не должен был, Сюзанна…» – «Не должны были», – согласилась я. На том мы и расстались. На улице меня ждала кузина. Она спросила, почему я так долго… Вот и все.

Она замолчала. Мы все – папа Жак, Розина и я – часто обсуждали эту легендарную историю с викториной «Пан или пропал», но ни одному из нас и в голову не приходило заглянуть дальше пресловутого шестого вопроса. Мы были не в состоянии выбраться за пределы ментальной ограды, которую сами вокруг себя соорудили. Мы и предположить не могли, как на самом деле развивались события. Но теперь я знал: она всю жизнь прожила, храня про себя эту страшную тайну, тайну ее триумфа и ее провала.

– Мама! Ты смогла ответить на одиннадцать вопросов!

Должно быть, в этот миг химические реакции в ее бедном мозгу полностью вышли из-под контроля.

– Да, Сильвер… На одиннадцать вопросов… Как аббат Пьер… ite missa est… dominum vobiscum[4]… цок-цок… я могла бы выиграть двести пятьдесят шесть тысяч франков… добрый день, мадам… а привезла домой четыре тысячи… и сумку шампуня… мыть не реже раза в неделю… двести пятьдесят шесть миллионов… на эти деньги мы могли бы… dominum vobiscum…

По лицу у нее текли слезы, сбегая по крыльям носа и губам и орошая подушку.