Старые друзья

— Прощай, прощай, моя Оде-есса, тебя я грудью защищал, и за тебя, мо-оя Оде-есса, жисть молодую я отдал! Спасибо, браток, воюй, я свое отвоевал… По полю танки грохота-али, танкисты шли в последний бой, а молодо-ого лейтенанта несут с разбитой головой, а молодого…

— Пивка по кружке?

— На чувяки осталось, братишка.

— Я ставлю.

Мы с завистью смотрим вослед этим, с баяном. Нам до зарезу нужно на фронт, а мы тут торгуем.

— «Беломор» три — пара, «Казбек» два рубля штука!

Молча стоит женщина, ее губы сжаты, на каменном лице — неподвижные сухие глаза. В руках она, как похоронную, держит новый мужской костюм. Совсем новый, со свадьбы, наверное, ненадеванный. — Дай две штуки.

— Пожалуйста, тетя, курите на здоровье. У нас тоже отец был на фронте.

— Был?

— Да, тетя, под Сталинградом…

— Самовар даром продаю, налетай, граждане! Тульский!

— Семечки каленые, на масле жарены, два рубля стакан!

Мы с Андрюшкой закусываем: два больших помидора по десятке за штуку и по куску хлеба с тыквяным повидлом, двадцать пять пара.

— Жареной бы картошки с печенкой, — мечтаю я, глотая последний кусок.

— А помнишь в «Салават Юлаеве» целиком барашка жарили на углях, — облизывается Андрюшка. — Вот бы чего слопать!

Аббата Сийеса[1] как-то спросили, что он делал при якобинцах, в период кровавого террора. Он ответил: «Я оставался жив». Мы, пацаны, тоже хотим выжить. Мы худющие и длинные, нам по пятнадцать с половиной и брюхо у нас вечно пустое.

Война!

Отец погиб на фронте, и месяца с похоронки не прошло, мать вкалывает по четырнадцать часов на заводе, ей не до нас. Не тянет нас домой.

Осталось продать штук десять папирос.

— Сами выкурим, — предлагает Андрюшка. — Давай просто так пошляемся.

Подсчитываем дневную выручку: как раз на полбуханки хлеба и на пару чулок. Оборотный капитал — в карман подальше, на завтра.

Темнеет, толпа распадается на куски, расползается. Вечером на толкучке опасно. Уходим и мы, в военкомат — мыть полы. Мы уже давно подлизываемся к Ивану Михалычу, военкому.

У меня еще много всего в кладовке…

Вот и прошел День Победы… «Никто не забыт, ничто не забыто», как сказала ленинградская блокадница Ольга Берггольц, святая мученица. Пройдет салют, угомонятся вокруг, буду ее читать.

КОЕ-ЧТО ИЗ ПРОШЛОГО, МОНТЕНЬ И СОВЕТ ВЕТЕРАНОВ

Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию — об одном важном обстоятельстве.

На том самом месте, где нынче раскинулся наш микрорайон, еще лет тридцать назад утопали в садах деревни. Точно знаю, что на месте моей пятиэтажки вилась кривая, с выбоинами и ухабами улочка. Старожилы по сей день спорят, что где было: одни доказывают, что там, где Васильевых коровка мычала, нынче «Волга» стоит, а на месте курятника — агитпункт, а другие — наоборот:

агитпункт там, где коровка мычала, а писательская «Волга» (у нас и настоящий писатель живет в кооперативной девятиэтажке!) на месте курятника. Спорят и вздыхают — ностальгия! Но сие к делу отношения не имеет, важно другое: когда в конце двадцатых индустриализации потребовались крепкие мужики, для них на этой далекой московской окраине соорудили не то чтобы роскошное, но по тогдашним временам почти что сказочное жилье — длиннющие бараки. Удобства — как в песне Высоцкого: «На тридцать восемь комнаток всего одна уборная», и та во дворе. Жили трудно, но весело, особенно наш брат — мальчишки: дружили и дрались с деревенскими, воровали яблоки и груши, до синевы купались и ловили шпионов — тогда мода была такая, угадывать в незнакомом прохожем шпиона. А лет тридцать назад Никита Сергеич Хрущев (спасибо ему, волюнтаристу!) приказал кончать с бараками и подвалами, и, как грибы после дождя, начали расти пятиэтажки со всеми удобствами. Это сегодня ругаются, надо было, мол, кирпичные строить, забывая, что жили бы в бараках и подвалах еще лет десять. А тут всех нас — из шалаша да в рай! Готова пятиэтажка — прощай, бараки-клоповники, на их месте еще пятиэтажка — прощай, деревня! Жалко, конечно, коровок и садов, а куда еще Москве деться?

Поясню, почему это обстоятельство важное. А потому, что мы, старожилы, в своем микрорайоне знаем друг друга с детсадовских горшков, со школьных парт. Подружки, которых мы за косички дергали, нынче бабушки, да и мы сами тоже давно козлами не скачем. Лишь чудом уцелевший от градостроительства дуб стоит, как стоял, могучий и навсегда. «Здесь мой причал, здесь все мои друзья», — как поется в знаменитой песне «Течет Волга». Потом, конечно, появились и фронтовые друзья, но причал мой здесь.

У меня есть верная примета: если день начинается со встречи с хорошим человеком, то кончается бранью, с угрозами и выражениями. Я уже собрался было к Елизавете Львовне, как позвонил Ваня Медведев (полвека назад был Ваня!), председатель нашего совета ветеранов: «Антоныч, есть дело, жду тебя в девять тридцать». — «Какое дело, Иван Кузьмич?» — «Службу забыл, солдат! Ладно по секрету: несмотря на твои незрелые высказывания, совет тебя отметил».