Старые долги

Пришлось Калинушкину разъяснительную работу провести.

— Не с жиру, а с умственной работы! — строго сказал он. — Ежели бы тебя, гражданка Селиванова, к примеру, на умственную работу поставить, ты и вовсе враз копыта откинешь!

И все поддержали участкового:

— Точно. Ежели с непривычки…

— Может, и этот с непривычки. Может, раньше не напрягался. А приказали — не откажешься!

— То-то и оно! — сказал Калинушкин, тяжело вздохнув. — Не откажешься…

Ждал он до тех пор, пока не приехали из больницы санитары да не погрузили этого чудика в машину. Здоровый оказался мужик, и тут фортель выкинул: раскидал санитаров, чуть не утек. Хорошо, Калинушкин рядом стоял, успел придержать.

Отдуваясь после схватки, вытирая с лица обильный пот и сочувственно думая о том, что в такую жару мозги хоть у кого поплавятся, Калинушкин направился к мотоциклу. Санитары уже заталкивали своего клиента в машину, когда лейтенант бросился к ним с громким криком «стой!».

— Стой! — повторил Александр Иванович, подбегая и протягивая наручные часы с разорванным ремешком, которые он только что подобрал на том самом месте, где перехватил больного. — Вот, потерял гражданин!

Санитары потянулись было к часам, но Александр Иванович рассудил, что вернее будет во избежание недоразумений положить часы в карман владельцу.

Вот теперь уже ничто не мешало лейтенанту навестить Фетисова. Калинушкин проводил взглядом уходящую машину, предложил толпе разойтись и поспешил к мотоциклу.

Набегавший навстречу воздух немного охладил лейтенанта, вернул к прежним заботам.

Он понимал, что ничего-то Фетисов не знает насчет цветов, ломает, как водится, комедию. Но выхода у Калинушкина не оставалось. Позавчера он явился к начальнику, протянул ему протокол с припиской Билибина о том, что никаких претензий потерпевший не имеет, и услышал в ответ:

— Я разве приказал вам бумажки эти собирать? По-моему, я приказал найти нарушителя… Зачем мне эта бумажка? — Капитан тем не менее подколол протокол в папку, которая по-прежнему лежала на самом видном месте, подле его правой руки. — Два дня осталось, Калинушкин! — И, не желая больше говорить, а может быть потому, что сказать было нечего, уткнулся в папку.

Ох, надоело все Александру Ивановичу; если бы не близкая пенсия, кажется, сам бы ушел! Пенсии было жалко. Такая у него светилась мечта: иметь побольше времени, чтобы придумать какую-нибудь штуку, которая много пользы принесет людям. Конечно, берег от морских волн он защищать уже не возьмется и нарушителей не станет заранее угадывать… А вот в прошлом году но телевизору передача была научная про двигатель атомный в ракете: мол, опасный он для людей, придется от него толстой стенкой загораживаться. А зачем? Неужели не догадываются: если всю эту вредную гадость магнитом, как пылесосом, вытягивать? Конечно, мощным, каким-то особенным. Пусть подумают.

Начальник, конечно, пугает: за двадцать лет у Калинушкина ни одного взыскания, шесть благодарностей. Да еще в позапрошлом году именными часами наградили, сам же начальник и вручал торжественно. Правда, не за какие-нибудь особые заслуги; совпадение такое получилось — сорок годков Александру Ивановичу стукнуло и как раз двадцать лет работы в милиции. Но все равно на часах надпись: «В день двадцатилетия честной службы в органах милиции», а про рождение не написано, наверное, чтобы солиднее выглядело. Честной службы! В случае чего и напомнить можно.

Калинушкин машинально взглянул на руку, где вот уже два года красовался дорогой ему подарок, и обомлел: часов на руке не было!

Через мгновение Александр Иванович, конечно, сообразил, что его часы сейчас в кармане у больного несутся полным ходом в «санитарке», но в это мгновение ему пришлось нелегко. Словно сама судьба ответила Калинушкину на его рассуждения о честной службе: были двадцать лет — и нет, не обольщайся, мил человек!

В душевном смятении Калинушкин едва удержал руль в руках.

Санитарную машину он догнал быстро. Шофер и санитары выслушали его с большим недоверием, а больной и вовсе не захотел с часами расстаться, отпихивал Калинушкина, вскрикивал по-дурному: «Грабят!», «Милиция!» Все это лейтенанту было до крайности неприятно. Но он терпеливо объяснил санитарам свою ошибку и даже их пациента пытался урезонить, показав ему дарственную надпись на часах и с непривычки переходя на международный язык: «Твои часы — нет! Не есть твои часы! Часы есть мои. Понял?» Санитары, увидев именную надпись, наконец принялись хохотать, но лейтенант не больно-то дал им волю; тоже посмеялся немного, потом сказал строго: «Давайте, ребята, работайте!» — и прибегнул к испытанному способу — зашел сзади, вынул блокнотик, записал номер машины. Все сразу встало на место, санитары и шофер, поскучнев, полезли в машину, Калинушкин повернул обратно.

К Фетисову он приехал в-дурном настроении.

— Ну, — спросил лейтенант, по привычке внимательно оглядывая все углы и закоулки в доме, — что нового?

Николай поднялся ему навстречу, здороваясь, развязно хлопнул по протянутой ему ладони:

— Есть новости, товарищ милиция!

— Выкладывай!