Старт

Однажды в детстве приятель сунул его головой в море, чтобы он привык видеть под водой. Глаза сразу заболели от хлынувшего в них моря. Горели, слезились, жмурились. Ему казалось, он сам наплакал это море своими крупными солеными слезами и теперь тонет в них. Но отсутствие воздуха заставило его раскрыть глаза, несмотря на страшный натиск воды. И на мгновение он забыл разъедающую боль и страх. Впервые увидел он скрытые под водой песчаные волны, шелковистые, легкие, и солнечную сеть, полную раковин и водорослей, и самое изумительное: голубовато-зеленый цвет виноградных листьев в глубине и бесчисленные оттенки лучистой зелени на поверхности, где сливаются вода и воздух.

А теперь какой-то чудак сунул его головой в лавину, чтобы он увидел, что творится под снегом.

Он силится разлепить загипсованные снегом веки.

Горячий снег бьет в глаза.

Заснеженные зрачки.

Он видит белую пропасть, острие которой столкнуло его вниз.

Вот она, лавина! Белый твердый ветер. Ураган бесчисленных оттенков снега. Белизна разложена на все свои радужные составляющие. Снег холодный, режущий, зернистый, словно соляные кристаллы.

Белоснежный день среди вечной снежной ночи.

Он слепнет от этого светлого многоцветья.

Он ищет в снегу свои глаза.

Но слух его жив.

Антенна переносной радиостанции торчит из сугроба. Сигнал. Или ему показалось? Пора выходить на связь.

Под замкнутым белым сводом глухо разносится:

— База! Орловец, слышите? Это база! Перехожу на прием!

Взметнулись босые ноги, словно две руки, вскинутые к тяжкому заснеженному своду.

Насмешник слышит сигнал — или хочет слышать. Но не может ответить.

Молчание его воплем заполняет неестественную тишину.

Белое молчание

В детстве он ловил снег на язык, но едва коснувшись нёба, снежинка таяла, оставляя пресный вкус дождевой капли. Такой вкус бывает и у неудачных шуток.

Сбылась детская мечта: на языке у него снег. И этот снег остается снегом, не тает тотчас, не превращается во что-то иное — в зернистую кашицу или в воду. Остается снегом.

И это поражает его более, чем удар лавины.

Никто не знает вкуса снега. Он знает. Снег холоден и тверд, как железо. У него вкус смерти.

Губы, язык, нёбо коченеют и превращаются в снег.

Кто еще может сказать о себе, что сбылась его детская мечта?

Он хочет в последний раз подшутить над самим собой.

Он выкрикивает безмолвно:

— Эль-Зет 23. База, слышите? Это говорит Снег!

Кажется, он смеется.

Все же он чем-то отличается от снега — он в состоянии смеяться над собой.

Смех

Стихия смеха — самое удивительное чудо.

Человек может лишиться всего: молодости, здоровья, силы, веры, памяти, имени. Но если он сохранил свой смех, он остается человеком.

Где источник смеха? Ищешь — и не можешь найти.

Повод может оказаться совсем ничтожным. А иной раз смеются и без повода. После сам себя спрашиваешь, над чем смеялся. И не можешь разгадать причину своего же смеха.

Смех заложен в нашем генетическом коде. В самой живинке человеческого бытия.

Смех — твое родовое наследие.

Смехом проявляется внутренняя свобода человека.

Никакая давящая сила не может задушить его. Вновь и вновь вспыхивает неудержимый и дерзновенный смех.

Смехом обороняются от враждебного.

Смехом перемогают то, что сильнее, что стоит высоко над тобой. Смех тогда — единственное орудие.

По натуре ты можешь быть даже и меланхоликом. Смех — это не характер, а подсознательная философия. Самоутверждение.

Твоя ситуация может быть самой безысходной. Смех напирает изнутри и облегчает твой груз. Чем тяжелее ты живешь, тем веселее хохочешь, чтобы восстановить внутреннее равновесие.

Тебя унизили, и ты взрываешься хохотом, защищая собственное достоинство.

А в группе смех — насущная необходимость.

Никто и ничто не может остановить его. Он является в самый неожиданный миг, чтобы облегчить дыхание и ободрить шаг.

Взрывами смеха измеряется здоровье коллектива. Скованные улыбки, подавленный смех, запрет на шутки — всё это признаки болезни.

Но смех всегда найдет выход и зазвучит еще более напористо, отражая натиск.

Смех изнутри регулирует групповые возможности.

Смех — это освобождение.

Запоздалое остроумие

Поэт вживается в гибель Насмешника. И внезапно ему приходит в голову трагикомическое определение лавины:

— Белый медведь — эпилептик!

Слабоватое остроумие…

И умирая смертью Насмешника, поэт разражается белой бредовой скороговоркой, в которой перемешаны все созвучия лавины: л-л-л, вн-вн-вн… И дальше, дальше…

Односторонняя связь

Последнее видение Насмешника-радиста:

База. Радиопост горноспасательной службы.

Радист на связи:

— Эль-Зет 23. Орловец! Слышите меня?

Порывисто распахивается дверь. Вместе с ветром врывается Деян. Он запыхался и сам напоминает порыв ветра.

— Деян! Как ты вовремя! Орловец не отвечает! — оборачивается радист.

И медлительная лавина рушится прямо на Деяна.

И рядом с этой тяжкой, непрерывной, все усиливающейся лавиной та, горная, выглядит сладким детским сном.

Лавина — вина.

В отчаянной надежде Деян припадает к аппарату:

— Ребята! Слышите? Эй!

Никто не отвечает. Деян замер. Лавина захлестнула его.

Все новые и новые холодные толчки.