Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера

Он вновь взялся было за ступеньки лестницы перед Веллингтоном, когда из Предцерковной показался царь во главе толпы офицеров и солдат Преображенского полка.

«Наконец-то соседей кликнули», — подумал унтер, вытягиваясь перед императором.

— Вольно! Продолжать работу! Сейчас к вам вернусь! — крикнул Николай и прошел в Гербовый зал.

Иванов едва успел отереть платком потное лицо и особенно слезившийся правый глаз, когда царь снова показался в дверях и, остановясь около унтера, спросил:

— Куда носить собираетесь?

— Полагал, ваше императорское величество, чтобы толчеи на лестнице избечь, через Аполлонов зал в Эрмитажную галерею вынесть.

— Что ж, дело. Спасибо за догадку. Однако торопитесь. Я сейчас прикажу обе двери в Эрмитаж кирпичом закладывать и переход из Половины прусского короля разрушить. Но пока кирпич понесут, пока состав разводят… Возьми преображенцев моим именем сколько надо на помощь. Да только бережно, ребята, бережно…

Царь ушел, как всегда прямой, на вид спокойный, с театральным биноклем в руке, кажись, один из всех здесь не ускоривший шага, а Иванов кликнул два десятка преображенцев и снарядил первый «поход»— каждому дал по два портрета под каждую руку. Большие оставил на второй раз, когда увидит, куда ставить в Эрмитаже.

В Георгиевском было светло из окон, выходивших на флигель-адъютантскую и соседние с нею комнаты канцелярии министра двора, за которыми полыхало пламя. Навстречу бежал Павлухин.

— Куда несете? Не пущает! — закричал он. — Как уговаривал дурака, а не пущает.

— Разве не наш там стоит? — спросил Иванов.

— То и дело, что лакей, белесая харя. Не велено, говорит, никого пущать и дверь наглухо замкнул. Хотел его по уху, да увернулся.

— Откроет государевым именем. Сам велел туда несть! — сказал Иванов. — А ты беги в галерею, помогай там да большие портреты хоть сюда, в Георгиевский, пока переправь.

Красного дерева высокая глухая дверь, ведшая в Эрмитажную галерею, была закрыта. Иванов повертел золоченую ручку-щеколду — не отворилась, заперта на ключ. Ударил несколько раз кулаком — никакого ответа. Вспомнил, что здесь две глухие двери, одна за другой на толщину стены. Видно, заперты обе, сколько ни стучи, не отворят… Что за «белесая харя»? Неужто Мурашкин?.. Но что делать? Надо скорей решаться. Тут, в Аполлоновом зале, как в мышеловке. И сам не выпрыгнешь и портреты загубишь. Значит, надо назад бегом и через Комендантскую лестницу. Но там из фрейлинских квартир, с чердаков, из церкви, из Статс-дамской, из комнат прусского короля мебель и все прочее тащат…

Он повернулся было к солдатам, но тут в комнату вбежал старый реставратор картинной галереи Митрохин. Он держал под руками две небольшие картины из Статс-дамской, а за ним четыре придворных лакея несли портрет «Петра со Славой», один из углов которого был порван и свисал лоскутом.

— Почему не входите, господин Иванов? — спросил, едва переводя дух, Митрохин.

— Заперто, и на стук не отвечает, — отозвался унтер. — А государь император мне приказали через сию дверь портреты в Эрмитаж внести, раз по Комендантской мебели и прочее носят.

Высокий, тощий Митрохин рванул дверь, застучал по ней кулаками, потом повернулся и стал бить каблуком.

— Дозвольте, Андрей Филиппович, — выступил вперед один из лакеев, доставая связку ключей. — Будто один у меня подходящий.

Он попробовал ключ, за ним другой и распахнул дверь. Митрохин бешено застучал каблуком во вторую, и ее тотчас открыл бледный, с перекошенным лицом Мурашкин, очевидно ждавший увидеть дворцовых гренадер.

— Ты что же, болван, баранье рыло?! — накинулся на него Митрохин. — Задушить нас там задумал?

— Так вы же сами… — бормотал, отступая, Мурашкин.

— Что? Что я сам, дубина? — кричал Митрохин. — Я тебе велел мебели не впускать, чтобы галерею не загромоздили. Или вздумал с гренадерами нынче счеты сводить? Погоди, я с тобой разберусь, душегубец!.. Господин Иванов, ставьте портреты по стене во второй галерее.

— Мы лучше скорей, Андрей Филиппович, за остальными побежим. Только не дайте ироду этому дверь снова закрыть…

— Ступайте. Да прихватите лестницу. Жалко здешнюю люстру бросать. Французская, две тысячи на моей памяти плочено… Эй, братцы лакеи, вносите портреты, и за Аполлона возьмемся…

Когда Иванов со своей командой вбежал в галерею, она была полна густого дыма. Сквозь него просвечивал огонь на потолке в том конце, где недавно были конные портреты.

Из дыма вынырнула фигура Етгорда.

— Всё поснимали! — доложил он, жмурясь и кашляя.

— Так несите скорей в Аполлонов. Да лестницы прихватите.

— Одну преображенцам отдал в церковь — иконы снимать, — прохрипел Етгорд. — Отнять прикажешь?

— Не надо. Еще в чулане добуду. Павлухин! Бежим, помоги.

Достали лестницу, вернулись в галерею и, пригибаясь, осмотрели, все ли портреты вынесены. Павлухин потащил стремянку в Аполлонов, уже не боясь царапать паркет, а Иванов закрыл двери в галерею — все меньше дыма пока будет в Георгиевском.