Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера

А узнал об этом прапорщик так. Когда ополченцы принесли раненого на перевязочный пункт и стали снимать с носилок, он очнулся и начал благодарить, что вынесли из огня и остановили кровь. Но ополченцы отозвались, что принес к ним раненого на руках высоченный солдат, у которого будто что уха нет и собой черен. Акличеев понял, что это Жаркий, которого он знал в лицо.

Отнеся рапорт полковнику, юноша тотчас отыскал Егора, благодарил его, обнимал, подарил пятьдесят рублей и золотой крестик на такой же цепочке.

— Это матушка моя просила тебя носить, — сказал он. — Только дай-ка я сам на тебя надену, так она непременно наказывала.

Егор стал было расстегиваться, но вдруг приостановился. Ведь у него висел уже крест, которым он поменялся с Яковом и которого потому снимать не хотел. Помявшись, он должен был, однако, объяснить все как было, чтобы прапорщик не обиделся.

— Ну так что ж, — решил Акличеев. — Носи на здоровье два.

А на первой же дневке батальон построили, Жаркого вызвали перед строем, и полковой адъютант громко прочел приказ о подвиге. Потом полковник прицепил Жаркому на грудь крест из тех, что были недавно присланы в полк от нового союзника — австрийского императора, произвел в старшие унтера и хвалил за молодецкую службу.

Оглядев ладную стать вытянувшегося в струнку Егора, полковник спросил:

— Какого звания до набора?

— Дворовый человек господ Полторацких, ваше высокоблагородие…

— Грамотный?

— Так точно…

— Хорошо, я тебя не забуду… — сказал полковник и скомандовал распустить роты для отдыха.

— Что ж ты молчал-то? — укорил в тот же день Егора один из стариков гренадер. — Прапора без малого год за упокой поминали — грех ведь…

— А чего зря звонить, я и сам за верное его не иначе как в земле числил, — усмехнулся Жаркий.

— Вот скольки вперед меня выслужили, господин старший унтер-офицер, — сказал Яков приятелю.

— Ты теперь важней генерала будешь, — острили солдаты, — сверху два креста геройских висят да споднизу еще два божеских…

А между собой говорили: «Не козырился, что барчонка спас, не для наград, выходит, в пекле-то с ним копался… Лоб-то волчий, а душа вроде как человечья».

После сражения под Лейпцигом разбитый Наполеон отступил к границе Франции. Наша армия неотступно двигалась за ним. Настала новая зима, но ни морозу, ни снегу настоящего, — одно название…

В сражении под Ларотьером убили в Киевском полку батальонного знаменщика, и на эту почетную должность полковник выбрал Егора. Произведенного за тот же бой в ефрейторы Якова назначили в ассистенты к знамени. Теперь всегда рядом шли они по французской земле. Бок о бок в атаку, к котлу и на отдых. И хоть не могли больше выбегать с песенниками вперед, но зато согласно подтягивали со своего места в самой голове колонны.

Все ближе и ближе грозная туча русского войска подвигалась к столице Франции. Один за другим проваливались задуманные Наполеоном планы ее защиты. И 17 марта в утреннем тумане открылись нашему авангарду опушенные первой нежной зеленью сады за каменными оградами, домики, церкви и мощеные дороги предместий. То там, то сям маячили всадники, блестели штыки, на возвышенностях виднелись пушки.

— Дожили и мы до праздничка! Придется нонче дядюшке Парижу расплачиваться за матушку Москву, — говорили солдаты, ожидая приказа об атаке.

И вот заговорили орудия. Наступающие армии широким полукругом от Сены до Марны сжимали с северо-востока предместья Парижа. Тысячи барабанов ударили поход, и колонны двинулись на назначенные места.

Гренадерам 2-й дивизии довелось штурмовать высоты Бельвиля. Ядра, картечь и ружейный огонь вырывали целые шеренги из строя. Французы с мужеством отчаяния старались задержать стремительную атаку. Но через два часа холмы были взяты, французские батареи смолкли, и у ног победителей развернулся Париж, залитый весенним солнцем, — башни, деревья, крыши домов.

Видя невозможность защищаться долее, маршалы Мармон и Мортье — тот самый Мортье, что в 1812 году был с месяц комендантом Москвы и, уходя, взрывал Кремль, — прислали просить о перемирии. А на другой день подписали капитуляцию Парижа.

Вскоре стало известно, что утром 19-го состоится торжественное вступление победителей в столицу Франции. В эту ночь мало кто спал в русском лагере. Все думали о пережитых двух годах великой борьбы, потерь, страданий, пролитой крови, которым пришел теперь достойный и желанный конец.

Толпы парижан выходили смотреть на тысячи костров, горевших на высотах вокруг города, и слушать доносившиеся оттуда чужие напевы.

А наутро, облекшись в полную парадную форму, полки в строгом порядке двинулись к Монмартрскому предместью.