Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера

Я тотчас «навел красоту» и, едва отерев красные, «как у гуся», по бабкиному выражению, руки, прямиком отправился в кабинет. Там напротив папы сидел отец Олизшанде, и они о чем-то разговаривали. Между небольшой, очень скромной комнатой, с дешевым письменным столом, с клеенчатым диваном отца, и этим господином положительно был какой-то контраст.

Представьте себе крупного барина с аккуратно причесанной головой и золотистой, слегка раздвоенной бородой, правильным лицом и небольшими белыми руками. От его визитки, белья, переливчатого галстука, полосатых штанов исходил легкий аромат духов, довольства, самоуверенности. Все было самое дорогое, свежее, лучшее.

— А, молодой человек, здравствуйте! — радушно приветствовал меня гость. Я шаркнул ногой, как меня учили, и подал ему свою «гусиную лапу», после чего отретировался на другую сторону стола, где, прислонившись к отцу, продолжал наблюдать.

«Да ведь он похож на генерала с портрета, тот, верно, его предок», — вдруг сообразил я.

А прокурор между тем продолжал что-то рассказывать и засмеялся раскатисто, заразительно. При этом открылись ровные белые зубы. Он показался мне очень красив, и я смотрел на него во все глаза.

Однако вскоре я заметил, что папа в ответ только сдержанно улыбался.

Через несколько минут визитер стал прощаться. Крепко пожимая отцовскую руку, он говорил:

— Верьте, доктор, мы никогда не забудем этой страшной ночи и вашей удивительной отзывчивости и искусства. Право, вы великолепно всем командовали. Если бы я мог быть вам полезен… Может быть, в Петербурге?.. По вашему ведомству, через отца или старшего брата. Уверяю вас — это не слова… Если вы только позволите и укажете, куда хотели бы, например, перевода…

Но отец перебил его:

— Полноте, я делал только то, что мог и должен был сделать любой врач на моем месте… — И опять в его голосе, в котором столько раз я слышал ноты доброты и ласки к пациентам, прозвучали сухость и сдержанность.

Когда товарищ прокурора ушел, мы стали обедать. Сначала папа ел молча и хмурился, но, заметив вопросительный взгляд матери, заговорил:

— Вот ведь только двое суток прошло — успокоился человек и опять прежним стал. А в ту-то ночь, когда девочка умирала, вся спесь мигом с него соскочила. И говорил, и метался, и радовался естественно. А нынче опять и грассирует слегка, и мизинец с полированным ногтем оттопыривает, и пошлости радостно говорит… Даже обидно как-то, ведь не глуп, кажется… Или это воспитание такое…

— Опять скучает? — спросила мать.

— Нет, но, по мне, лучше бы уж скучал. А то вздумал делиться впечатлениями, которые накопил здесь за три месяца. Заметил, например, что у письмоводителя судебного съезда Сорина ноги длинные и тощие, а нос красен и тоже длинен, и называл его аистом, благо у того детей куча. Вот и вся острота. А что Сорин честен и с детьми бьется в бедности, — об этом с удивлением от меня только что узнал… Или говорит, что судья Балторович косноязычен, как Демосфен, и, по точному подсчету, шестнадцати букв не произносит… Ей-богу, сам, говорит, на заседаниях считать не ленился… А что Балторович алкоголик и невежда — об этом ни слова… Но ведь это чиновники его ведомства… Что же он способен вообще-то в жизни рассмотреть?..

— А ты не обратил внимания, что он на кого-то из знакомых похож?.. Или показалось мне? Я ведь его только мельком видела… — спросила мать.

— Нет… А впрочем, действительно что-то мелькает как будто знакомое…

— Он похож на своего дедушку — генерала Отечественной войны, — выпалил я.

Отец, мать и бабка посмотрели на меня, как на помешанного.

— А ты почему знаешь его дедушку? — высоко поднял брови папа.

Я рассказал ему про портрет.

— Это, конечно, возможно, — согласился он. — Только ведь мама-то никогда портрета этого не видала, а сходство заметила. Да и я тоже.

— Ты-то, наверно, его видел ночью, когда у них был, — пытался я обосновать свою гипотезу.

— Ну, брат, мне там не до портретов было, — засмеялся отец.

Я стал в тупик. И вдруг меня осенило. Шпага! Вот где был ключ.

— А я знаю на кого! — возгласил я почти торжественно. И на вопросительные взгляды отвечал: — На учителя Якова Александровича!

Наступила пауза. Взрослые переглянулись. Потом отец сказал:

— А ведь, ей-богу, верно, молодец Володька… — И, помолчав, добавил: — Да, похожи несомненно и лицом и чем-то в движениях, хоть и совсем разные. Совсем как родственники похожи… — Он подумал и спросил: — А как товарища прокурора полная фамилия? У него ведь двойная?

— Денисович обычно зовут, — отвечала бабушка. — Там, правда, и еще что-то есть.

Мать встала и через минуту принесла визитную карточку.

— «Павел Дмитриевич Вербо-Денисович», — прочла она.

— Вот так история, — сказал отец. — Похоже, что и верно родственники… Этот Вербо, а тот Вербов, — одной буквы недостает, да ударение не там. Навряд ли это случайное совпадение.

— Но такое различие общественных положений, — заметила мать. — Лицеист, сын сановника, аристократ, а Яков Александрович наш — скромный сельский учитель.