Старомодная манера ухаживать

Annotation

«Рассказы о парах» Михайло Пантича, хотя и насыщены литературными аллюзиями, — это всегда непосредственный опыт городской жизни, где сквозь обезличенную повседневность проступает стремление героев разобраться в собственной любви и собственной боли… Из, казалось бы, «несущественных вещей» рождаются мечта, смысл, надежда.

Михайло Пантич

Самая

Аля и один из тех дней

Я не могу об этом говорить

Пять с половиной и пять с половиной

Везде какая-то жизнь

Слишком много времени для несущественных вещей

На террасе

Ссора

Стужа

Старомодная манера ухаживать

На следующее утро

Косара, Владимир и все современные пары

Воспоминания о танцклассе «Маркус Демидофф»

Лед

Переводы Василия Соколова

Два корабля в ночи

Это все, что я могу сегодня рассказать вам о Тамаре

На этот раз о боли

notes

1

2

3

4

5

6

Михайло Пантич

Старомодная манера ухаживать

Когда я отрываюсь от тебя, глубоко во мне рождается боль, похожая на испуганного ребенка. Маргерит Юрсенар

Самая

организованная в мире женщина

Этой ночью мама опять разговаривала во сне. Иногда она говорит отчетливо, будто кому-то там, на той стороне, рассказывает историю, каждое слово слышно через тонкую стенную перегородку между моей и ее комнатой. Так нам и надо, раз мы нашу шикарную квартиру в старой части города с видом на реку и луна-парк разменяли на это новобелградское «откуда не возвращаются». Мне потребовалось полгода, чтобы привыкнуть к многоэтажке, где мы сейчас живем и где уже в пять минут девятого, сразу после заглавных новостей, чувствуешь себя как в глубокой провинции. Оглушающая тишина и пустота. Но, если что-то должно случиться, то так тому и быть: мой брат, Гаврило, захотел для себя отдельную квартиру, хоть какую-нибудь. Он едва дождался отцовской смерти, чуть ли даже ни обрадовался ей. Если получше поразмыслить, а ведь сестры всегда поддерживают братьев, наш домашний минифашист, может быть, лучшего и не заслуживал. Спустя три месяца, после того как мы его похоронили, Гаврило за торжественным ужином объявил, что хочет свою долю, у мамы из руки выпала ложка. Через два дня у нее случился мозговой удар, и дальше ее состояние только ухудшалось, вопреки заверениям моих знакомых из клиники, что все будет в порядке.

Ничего подобного, левая сторона так и осталась частично парализованной, и временами, когда я смотрю на нее, спящую, мне кажется, что передо мной одновременно два человека: шестидесятидвухлетняя, еще весьма привлекательная женщина с той никогда не исчезающей горделивостью бывших красавиц и сморщенная, с искаженным лицом старушка в ожидании последнего причастия. Этой ночью она бредила, я не могла разобрать ни слова, как будто она говорила на некоем неизвестном, давно освоенном, но забытом языке, теперь вновь пробудившемся, из какого-то уголка глубоко в подсознании, освобожденного лопнувшим сосудом. Я слушала, не успевая вникнуть в то, что она хочет сказать, через стенку доносилось только долгое, безостановочное бормотание, из-за него и из-за усталости я не могла уснуть, я была измучена ежедневными повторениями одного и того же: Теперь глубоко вдохните и выпускайте воздух громко, так, чтобы чувствовалось, как воздушная струя ударяется о переднюю часть нёба. Скажите «хам»; и ритмично повторяйте за мной «хам», «хам», «хам», «хам», так, хорошо. Потом я приподнялась в постели, облокотившись на руку, посмотрела на окно. С улицы в комнату струился скудный свет, ничего не было слышно, кроме маминого бормотания, и я подумала, что это последней степени идиотизм — самой себе лгать… На этот раз причиной бессонницы были не мамины ночные путаные исповеди и не магнитофонная лента, вживленная в мои мысли — навязчиво, часами, днями и годами один и тот же повторяющийся текст, — а то, что я думала о нем. И то, что я не знаю, хочу ли утром его увидеть, для меня имеет значение; да, именно так: имеет для меня значение, следовательно, я хотела бы его увидеть.

Он постучал и вошел в кабинет, не ожидая отклика или приглашения. Семилетняя девочка, которой я всеми возможными способами пытаюсь поставить «л» и «р», удивленно посмотрела на меня. А я — на него.

— Пожалуйста, — сказала я, — что вы хотели?

Он стоял, будто смущенно и немного нервничая. Это было две недели назад.

— Меня направил главврач Пенджер, вы доктор Алиса?

— Я Алиса, но я не доктор.

— Как, извините…

— Вот так. Я никакая не доктор, я логопед. Какая у вас проблема?

— У меня нет проблем, у меня сорван голос.

— Слышу, на самом деле вы прекрасно держитесь. А вы не думали о том, что все-таки вы сами проблема? Подождите меня в коридоре, я должна сначала закончить с этим остреньким язычком.