Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2

Было бы безвкусицей пытаться еще раз воспроизвести историческую фигуру княжны Таракановой; столько раз это сделано под всевозможными соусами, в форме рассказа, романа, ученой монографии. Как не получается героя из вульгарного «Пане Коханку», так нельзя вылепить историческую личность и из прославленной самозванки. Жестоко поступили с ней те, кто изучал ее по архивным документам; пожалуй, более жестоко, чем Екатерина и Орлов-Чесменский: придумали авантюристку и проглядели женщину — красивую и очень больную женщину-фантазерку, гениальную артистку, подвизавшуюся на исторической арене в труппе провинциальных бездарностей. Ее документальный образ ничтожен, а прекрасен только легендарный; иначе говоря, ею должны были заниматься не историки, а поэты и художники. Только им доступно возвратить этой загадочной женщине ее право считаться дочерью Елизаветы и Разумовского, внучкой Петра, сестрой Пугачева и страдалицей, погибшей в каземате Петропавловской крепости во время наводнения. В сущности, прав только художник Флавицкий, изобразивший никогда не бывшую гибель никогда не существовавшей княжны Таракановой, и от созданного им образа нам никогда не отделаться.

Были, как известно, две княжны Таракановы: подлинная и самозванка. Из них, наверное, существовала только самозванка, а подлинная только предполагалась в лице монахини Досифеи, умершей в московском Новоспасском монастыре. Ни та, ни другая не носили фамилии Таракановой, и такой фамилии не могло быть у дочери Елизаветы, если у нее была дочь. Монахиню Досифею считали Августой Алексеевной — по отцу, Алексею Разумовскому, мужу Елизаветы; Тараканова-самозванка называла себя, или ее называли, Елизаветой Кирилловной, потому что не знала, который из Разумовских был в браке с русской царицей. Первую называли Таракановой, спутав фамилию: сестра Разумовского была замужем за казацким полковником Дараганом, или Дарагановым; вторая предпочитала считать себя последней из дома Романовых.

Но последняя не сразу стала Елизаветой: предварительно она была просто госпожой Франк, затем стала госпожой Шэлл, потом мадам Тремуй, Али Эметэ, княжной Волдомир с Кавказа, Азовской принцессой, Бетти из Оберштейна, графиней Зелинской, голштинской графиней Пиннеберг. Иногда ей казалось, что она родилась в Черкесии, хотя эта страна была для нее такой же фантазией, как и княжества Азовское и Владимирское. Чаще она думала и утверждала, что ее приемным отцом был князь Али в Багдаде, богатейший человек, торговавший с Индией и Китаем, осыпавший ее золотом. Но когда ей нравилось, она принимала имя Элеоноры, — не все ли равно! Важно то, что ей верили, кем бы она ни называлась.

И ей нельзя было не верить: она была молода и очаровательна. Никто не знал, — и она сама не знала, — сколько ей лет, двадцать или тридцать; когда понадобилась точность, ей стало столько лет, сколько должно было быть дочери Елизаветы. Она была очень образованна и прекрасно осведомлена в делах европейской и азиатской политики; в этом были уверены все те, ее окружавшие, которые путали Черкесию с Украиной, Персию с Индией, а Карла Радзивилла считали подлинным революционером. Она знала почти все европейские и восточные языки; знание французского и немецкого она доказала и в разговоре и на письме. Став русской княжной, она нечаянно обнаружила незнание ни единого русского слова; связавшись с поляками, она выучила слова «Пане Коханку» и часто слышала: «Падам до ног». Когда от нее потребовали написать письмо по-персидски, она исполнила это, не задумываясь, и ни один лингвист не мог определить, на каком языке написаны странные знаки и палочки. Милостивая Екатерина решила подослать к ней в тюрьму священника, который выпросил бы у нее на исповеди все, что возможно; но она не знала, к какой религии принадлежит. Наиболее удобной ей показалась православная — и русский священник исповедовал ее по-французски, но узнал слишком мало.

И все-таки она умела быть, когда нужно, настоящей французской аристократкой, подлинной немецкой графиней, чистокровной персиянкой, принцессой Азовской, внучкой великого Петра. Она была уверена, что ребенком жила в Москве и Петербурге, помнила свою старую няню, вместе с нею и еще с тремя седыми стариками была увезена куда-то в безлюдное местечко, в семи верстах от «ханской ставки»; тогда она говорила по-русски. Потом, при помощи крестьянина-татарина, она с нянькой убежала через леса и пустыри, пока не добралась до Багдада. Дальше, уже со своим персидским покровителем, она оказалась где-то под Астраханью, затем попала в Петербург, Ригу, Кенигсберг, Берлин, Лондон. Она жила также в столице донских казаков, но ее хотели отравить, и она поселилась на берегах Каспия. Она скрывалась также и в Сибири, откуда ее вывез и спас русский священник. Естественно также, что она была родной сестрой Пугачева, который был подлинным Петром Третьим.