Старинные рассказы. Собрание сочинений. Том 2

Машеньку вывели на воздух отдышаться, а маменьке Иван Яковлевич намешал своим пальцем в стакане невесть что и велел выпить. Ради здоровья дочернего выпила, а последние капли Машеньке вылиты на макушку.

Были и еще посетители, странницы и из мещанок, поздравляли с благодатью. А на поданной записке с вопросом: «Выходить ли девушке за назначенного человека?» — Иван Яковлевич обточенным перышком собственноручно начертать соизволил: «Колумбе Господь радуется, аз разрешаю студент холодных вод Иоаннус Иаковлев».

Так приводили многих, и всем было настоящее указание, отчего и слава Ивана Яковлевича гремела на всю Москву. Когда же приспел час, всем скорбям скорбь — курносой с косой на выгоду, то Иван Яковлевич приказал купить восемь окуней на восемь ден и сварить ушку, которую ушку хлебал в ночь и в день восемь ден, а на девятый преставился, замкнув уста навеки.

* * *

И было на Москве великое горе, а толпа валила из-за Яузы, и от Таганки, и из Замоскворечья, и была у ворот и дверей даже драка.

Два дня держали покойника в той же комнате, впуская и выпуская народ один по одному для поклона и лобызания. Шел спор мирян за то, где хоронить; одни требовали везти в Смоленск, на родину, другие рыли могилу в Покровском монастыре, третьи испрашивали святой прах для женского Алексеевского, но племянница подвижника, черкизовская дьяконица, сумела впереди всех отхлопотать на местное кладбище в уготованный склеп.

И были великие чудеса в часовне, куда вынесли гроб на третий день. Прислан был от богатых купцов художник списать оный Иоаннов лик, и как оказался тот художник католиком-иноверцем, то едва начал списывать, как тотчас у покойного вспухли глаза и губы и решил он испортиться, чтобы не поддаваться неверному. И сколько ни кадили ладаном и ни лили душистых масел, но преодолеть не могли. Просили многие воды, которой омыто было тело праведника, но вся та вода была ранее выпита женщинами, оное тело омывавшими.

В те дни отслужено было у гроба более двухсот панихид, да после на могиле, в день похорон, еще семьдесят панихид ускоренных. Одни причетники заработали 400 рублей серебром, а о священнослужителях и говорить не приходится: щедра Москва и до похоронного пения охоча.

В день восьмой не стало больше возможности держать тело не преданным земле по тяжести духа, наполнившего не только часовню, но и ближайшие окрестности. Ранним утром тысячи народа вышли за гробом в сторону села Черкизова. Хоронили за счет господина Заливского, покровителя старцев и убогих, а до кладбища тащили гроб мужчины и женщины из самых почтенных. Впереди с великими воплями, и криками, и хохотами, и визгом, и причитаньями бежали уроды, юроды, ханжи, странники, кликуши, святые дураки, иной с колотушкой и трещоткой, тот — вертясь на ножке с гиком, этот — грызя морковку, а кто воя собакою — каждый по заведенному и на свой лад. И всех чудней и выносливее был большеголовый паренек босиком и в черной рубашке, лицом соплив и приветлив, который всю дорогу без передышки бежал скачками: трижды скакнет, повернется, гробу поклонится — и снова скачет дальше трижды до нового поклона, и так до места упокоения Ивана Яковлевича. Того дурачка подвиг был всеми замечен и прославлен.

В тот день от дождя размесилась черная грязь по щиколотку, и в ту грязь ложились старые и молодые на брюхи и на спину, чтобы пронесли над ними гроб и была им от того значительная в жизни польза. А когда несшие гроб по нечаянности задевали их по мордам грузными от липкой грязи сапожищами, то считалось это особой радостью и лишней привеской полученной благодати.

Писаного учения Иван Яковлевич по себе не оставил. Из великих же его изречений памятным и непрестанно повторяемым осталось одно, в котором и выражена вся высота его мудрости:

— Без працы не бенды кололаци!

ПЕНЗЕНСКАЯ ФЛОРА

Июль месяц на исходе. Жарища. На крылечке столик, на столике водка, холодец и огурцы. Отец Василий в полном неглиже, исправник в полной форме. Отец Василий исправнику:

— Спечешься ты, куме, яко яблоко! Хоть фуражку сними.

— Бесполезно, батя. Ума в голове не прибавится.

— О чем так загрустил?

— Загрустишь. Учился на медные пятаки, всю жизнь тянул лямку, дослужился до исправника, — а понимать ничего не могу. От его превосходительства, господина начальника губернии, наистрожайшее предписание, — а что приказывают, понять никак не возможно.

Первая колом, вторая соколом, третья мелкой пташечкой. Холодец тает, огурцы похрустывают.

— Вот ты, батя, в семинарии учился, все знаешь. Прочитай ты сию бумагу и смекни: о чем речь? «От его превосходительства, господина начальника Пензенской губернии, предписывается всем исправникам по получении сего же немедля представить в канцелярию его превосходительства все сведения о ФЛОРЕ вверенных ему уездов, с подробным перечислением и описанием существующих и, по мере возможности, представлением образцов».

— Не грусти, кум, дело поправимое!

Водка на донышке, холодец исчез, огурцов на поповском огороде хватит. Надев очки, отец Василий листает «Академический календарь» со святцами: