Старик прячется в тень

На столе стоял остывший самовар: граненое брюхо все в выдавленных медалях. Наверное, самовар серебряный. Какому еще быть в доме нэпмана. В хрустальной вазе яблоки.

— Хочешь? — спросил Ромчик, поймав взгляд приятеля.

— Не, не надо.

Адриану не до яблок. На стенах в столовой висели картины. Большие, в тяжелых толстых рамах, они были затянуты белыми простынями. Вот так история!..

— Зачем это позанавесили?

— Чехлы? Чтоб мухи не засидели. Лето же, не понимаешь?

— А-а… Сохраняете, значит?

— Дядя бережет. Он говорит, картины — это вещь!

— Ценные, наверно?

— Откуда я знаю! Ясно, что денег стоят. На одни рамы сколько золота ушло.

— Настоящего?

— Может, и настоящего.

— А ты знаешь, что на этой нарисовано?

— На этой? Лес. Солнце заходит. Все елки красными стали… Да ты же видел.

— Запомнишь разве все? А тут чего? — Адриан сделал вид, что любопытствует от нечего делать.

— Тут море с корабликом.

— Красивая?

— Ничего. Дяде нравится. «Айвазовский» называется.

— А на этой?

— Сам не помню. Ах, да!.. Цветы всякие, розы…

— Эх, и много же у вас картин…

— Это не все. У дяди в кабинете еще.

— Вот бы посмотреть!

— Пошли! Он не скоро придет.

Ромчик потянул за скобу дверь в кабинет. Но дверь не поддавалась.

— Заперта?

— Сейчас найдем ключ.

Ромчик подмигнул товарищу, встал на колени и вытащил из-под двери ключ. Потом вставил его в замочную скважину. Легкий щелчок, и дверь отворилась.

— Пожалуйста, входите…

В кабинете был полумрак. Прикрытые ставни на окнах пропускали узкие солнечные полосы. Золотые ленты ложились на ковер. Постепенно глаза Адриана привыкли к темноте, и он стал различать вещи. У окна высился большой письменный стол с бронзовым прибором на мраморе и кожаные кресла.

— Ты смотри! — воскликнул Ромка. — И тут все позанавесили! А я и не знал. Зачем? Здесь мух-то нету.

Картины, как и в других комнатах, были закрыты чехлами.

— Здорово бережет, — сказал Адриан. — А что на них?

— Тут вот голая тетка нарисована. В нее амурчик из лука целится, — пояснил Ромка, указывая на большую картину над диваном.

— А почему тетка голая?

— А я почем знаю? Голых, может, легче рисовать.

На стене, в дальнем углу комнаты, Адриан различил картину, которая по размеру как раз подходила к той, которую они разыскивали. Он подошел ближе.

— А тут что?

— Неинтересная. Ерунда.

— Какая ерунда?

— Обыкновенная. Тарелка нарисована. Бутылка. Селедка ни на что не похожая.

— Это называется натюрморт, — объяснил Адриан. Он уже кое в чем разбирался.

— Ну, пусть натюрморт. Все равно ерунда. Дядя у нашего крутовского купил. Знаешь, такой, в шляпе, как у разбойника, и волосы во все стороны.

— Чикильдеев? Валечка говорил, он художник. Только пьяница.

— Пьяный, наверно, и рисовал. Ерунда. Сейчас я тебе покажу.

Адриан не протестовал. Хотя особого интереса к творению Чикильдеева не испытывал. Нет, совсем не то искал он в доме нэпмана Сожича.

Тем временем Ромчик встал на кресло, оттянул простыню в сторону. Перед ними открылся угол живописного полотна, вставленного в деревянную раму. Адриан увидел край тарелки, с которой синим, похожим на пуговицу, глазом смотрела селедка. Рядом стоял, будто сломанный пополам, стакан.

— Видел?

— Да-а, — разочарованно протянул Адриан. — И верно, ни черта не разобрать.

Ромчик рассмеялся.

— Дядя называет эту штуку шедевром нашего футуриста. Не знаю, зачем он и купил ее.

В это время во дворе послышались чьи-то шаги.

— Идут!..

Ромчик торопливо затолкал край простыни за раму, и мальчик выбежал из кабинета.

На крыльце стоял человек в кепке как шахматная доска. Он был шикарно одет. Пиджак в талию, внизу раструбом. Брюки, наподобие кавалерийских, заправлены в ботинки, зашнурованные до самых колен. На шее бантик в горошек. В Крутове таких пижонов еще не видели. Видно, человек в кепке уже бывал в доме, потому что нисколько не испугался Альберта, который старательно нюхал желтую кожу его ботинок.

— Мой привет, — наклонилась кепка с кнопочкой. — Ян Савельевич?..

— Знаю. Сейчас должен быть.

— Идите к нему в кабинет, — предложил Ромчик.

Гость вошел, снял кепку, ловко накинул на крюк вешалки и последовал за Ромкой.

В кабинете Ромкиного дяди он расселся в кожаном кресле и вынул из кармана трубку и железную коробочку. Вкусно запахло табаком. Щелкнула зажигалка. Гость пустил струйку сизого дыма.

— Что это за картины? — кивнув на чехлы, спросил он таким тоном, словно картины его нисколько не интересовали. Но Ромчику не пришлось отвечать. На крыльце кто-то опять застучал каблуками.

— Дядя! — Ромчик пошел навстречу.

Ян Савельевич, как всегда, почти вбежал в дом.

— Меня спрашивали?.. — Но, завидя на вешалке кепку, понятливо закивал. — Ага, здесь…

На Адриана он, кажется, не обратил внимания. В дверях уже стоял гость с трубкой.

— Я тут надымил, Ян Савельевич. Ничего?

— Да, — чуть вздохнул Сожич, — у меня, знаете, астма…

— Ах, извините… — засуетился гость и стал поплевывать на трубочку, но Ян Савельевич, остановил его:

— Может быть, пойдем в сад?

— С превеликим удовольствием. Здесь несколько душно.

Они направились к выходу. Ян Савельевич пропустил гостя вперед, потом обернулся к племяннику: