Старая тетрадь

— И все-таки, — сказал я утром Гуннару, когда он плескался в тазу, — я бы не женился… В нашем возрасте…

Он погрозил мне намыленным кулаком.

— Не вздумай уверять меня, будто решил окончить жизнь анахоретом.

— Ты угадал: я никогда не женюсь. Вчера с этим покончено.

— Вчера?!

Гуннар рассмеялся, а я все ощущал в руке клочья разорванной фотографии Анни.

Когда мы были одеты и собирались уже спуститься к завтраку, Гуннар сказал:

— Я должен вас познакомить.

Он потянулся было к телефону, но, словно кто-то толкнул меня под локоть, я удержал его руку.

— Она здешняя?

— Ну конечно. Ты, наверно, в прежнее время слышал ее имя…

Он назвал фамилию Анни…

Под первым попавшимся предлогом я покинул его и ушел на берег. Море помогло мне привести в порядок растрепанные мысли. Вернувшись в гостиницу, я заказал билет на вечерний пароход. Узнав, что Гуннар все еще не получил отдельной комнаты, я не поднялся в номер. Велел собрать мои вещи и прислать их к пароходу вместе с билетом.

К вечеру снова собрался дождь. Спокойный, безобидный дождь, какие бывают в наших краях и действуют подобно хорошей дозе брома. С борта парохода было видно, как блестят омытые дома. Огни города дробились в ниспадающей завесе дождевых капель. Я смотрел на город, на пристань и думал, что, может быть, вижу все это в последний раз. Но мне было весело. Несколько дней назад я так же смотрел с борта парохода на огни другого города и с нетерпением ждал отплытия на родину. А сейчас мне казалось, что именно теперь-то я и уезжаю на родину. Ведь я ехал в СССР. Мне было весело.

Навстречу струям дождя взлетел пышный ком пара: пароход дал гудок. Рабочие на пристани взялись за сходню. Я снял шляпу и подошел ближе к борту. И тут я увидел, что к сходне приблизилась женщина. На ней был плащ с поднятым капюшоном. Красная клеенка, облитая дождем, словно неоновая, горела в свете пристанского фонаря. Женщина легко взбежала по сходне и откинула капюшон. Я узнал.

— Это вам, — сказала она и протянула маленький конверт.

Я взял его, не зная, что с ним делать. Рука моя все еще была занята шляпой. Третий гудок, проревевший над головой, привел меня в себя. Я надел шляпу и вскрыл конверт. Разорванная вчера карточка была тщательно собрана и наклеена на картон. А рядом стояла Анни; живая Анни, улыбаясь, глядела на меня.

— Вы… вы рискуете уехать! — сказал я испуганно.

— Да, да, рискую, — рассмеялась она. — На билет у меня хватит.

Я стоял, не в силах вымолвить слово.

По палубе прошла легкая дрожь. Винты заработали. Мы стояли рядом у борта и смотрели на медленно уходящие огни пристани, как вдруг, расталкивая рабочих, к самой воде подбежал Гуннар. Мы услышали сквозь шорох дождя и плеск моря:

— Я рад! Чертовски рад, что так здорово все вышло!

Он кричал еще что-то. Но винты уже работали вовсю. Слова Гуннара тонули в шуме. Я взмахнул шляпой.

Я не из растерях, но, видно, тогда был так ошеломлен, что даже шляпу держал кое-как. Порывом ветра ее вырвало у меня из рук. Описав широкую дугу над водой, уже отделявшей пароход от причала, она покатилась по мокрым мосткам. Я засмеялся, — люди часто смеются от неловкости. И Гуннар на пристани тоже смеялся, вместо того чтобы ловить мою шляпу. А она все катилась и катилась под ударами ветра. Наверно, ей оставалось уже совсем немного до края пристани, когда я почувствовал легкое прикосновение. И прежде чем я успел сообразить, что происходит, мой нож мелькнул в воздухе, пущенный рукою Анни…

Стоит мне закрыть глаза, и передо мною, как сейчас, возникают вздрагивающая черная рукоятка ножа, прищуренный взгляд Анни и еще не успевшая опуститься ее рука с разжатыми крепкими пальцами.

И еще я до сих пор помню лицо ошеломленного Гуннара. Несколько мгновений он стоял с раскрытым ртом, словно там застряли слова приветствия. А потом стал что-то кричать и весело хлопать в ладоши, приплясывая вокруг моей шляпы.

За ужином я, кажется, ни разу не поднял глаз на Анни. Мне казалось, что она непременно прочтет в них смятение, владевшее мною. А я действительно не мог разобраться в случившемся и принять решение, которое, казалось мне, должен был принять.

Расставаясь со мною у двери моей каюты, Анни с укоризной сказала:

— Ты мог бы проявить несколько больше радости сегодня.

4

Я долго ходил по палубе. От тумана непокрытая голова стала совсем мокрой, и холодная капелька скатилась за воротник куртки. Она была словно точкой, которой нужно было завершить мои размышления.

Я поднялся в радиорубку.

Составить радиограмму и проследить за ее отправкой было делом пятнадцати минут. Покончив с этим, я вернулся на спардек с таким ощущением, словно проснулся после освежающего крепкого сна. Даже мгла тумана не казалась мне больше наводящей тоску. А когда в проделанный ветром просвет глянули огни близкого порта, стало совсем легко. Винты парохода вращались все медленней. Я сошел в каюту, взял чемодан и, едва успели поставить сходню, первым спустился по ней на пристань чужого мне города. Впрочем, что значит «чужой»? Теперь ведь все города в этой стране были мне родными…